(Возвращение... к родному дому). 

Эссе.

Двадцатый век... Ещё бездомней,

Ещё страшнее жизни мгла

(Ещё чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

Пожары дымные заката

(Пророчества о нашем дне),

Кометы грозной и хвостатой

Ужасный призрак в вышине...

И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть, и ненависть к отчизне...

                                       Александр Блок.

Этюд I. Постижение Пространства.

Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни.

                                           Александр Блок.

Язык мифа – совершенно универсальный язык. Только ему одному дано так кодировать информацию, что она неискажённая проходит сквозь тысячелетия, как луч вселенского светила. Но мы, люди современного мира, не всегда способны подобрать или найти ключи к расшифровке того или иного мифа, потому что она, эта расшифровка, требует не математического анализа, а образного, художественного осмысления. Здесь-то и проявляется удивительная способность ташкентского художника Анвара Мамаджанова с помощью графической линии прозревать в сиюминутном сегодня – Вечное, а через это самое Вечное говорить о повседневном. Для него изображение – символ реальности и в то же время – сама реальность. Так реализуется сверхзадача художника, стремящегося сквозь оболочку окружающего нас мира проникнуть в его сердцевину, дабы понять кто «мы» и для чего «мы».

Но мир сегодняшний всё больше заполняется тенями прошедшего. И никуда История не девается. Она остаётся в нашем сознании, ибо Память, как известно, умеет безжалостно судить. Только манкуртам, о которых когда-то напомнил Чингиз Айтматов, недоступно понятие – Совесть.

Невообразимо трудно писать о человеке или друге, которого знаешь уже более чем половину столетия. Почему такая тяжесть? Вероятно, от желания быть объективным и от этого понимающим, что ты практически ничего не знаешь об этом человеке! Или знаешь только то, что внешне преподнесено в анкетном разделе «биография». Тем более трудно это делать, когда речь заходит о художнике! Рассказать о нём так же невозможно, как описать музыку! Какими бы словами вы не рассказывали о том, что «...Встаёт страна огромная, встаёт на смертный бой...», всё равно вы не сможете почувствовать ту самую нервную дрожь по всему телу, которая охватывает всех людей на планете, когда звучат эти звуки музыки! Так же невозможно рассказать о чувствах внутри души человека, когда он слышат звуки музыкальной симфонии Дилором Саидаминовой «The Garden of Childhood»! Ни один самый виртуозный музыковед не в состоянии рассказать о чарующей прелести самой простенькой мелодии Моцарта, если вы её никогда не слушали. В этом, пожалуй, и заключена вся мощь настоящего искусства – оно необъяснимо словами! Произведение искусства надо слушать, его надо видеть, его необходимо самому прочувствовать! Порой, сами великолепные художники не могут досконально объяснить своё произведение, ибо картина в разные моменты Времени (хотите вы этого или нет), принимает различное внутреннее состояние, иную духовную константу.

Сегодня на «Олимпе» художественного бытия Центральной Азии я могу честно констатировать наличие всего лишь трёх-четырёх выдающихся «рисовальщиков» (и пусть опять по ночам разрывается мой телефон от истерично возмущённых «неотмеченных мной гениев»), это – Баходыр Джалалов, Александр Тюрин, Артём Плужников и, разумеется, мой замечательный якин ошна[1] – Анвар Мамаджанов!

Но если рисунок Тюрина ближе к манере карандаша основоположника рококо, как стилевого направления, Антуана Ватто, а великолепные работы Джалалова чем-то напоминают мне предварительные рисунки к картинам галантно-гривуазного Франсуа Буше, то карандашные произведения Мамаджанова – это великолепная школа братьев Джованни Баттиста Тьеполо и Джованни Доменико Тьеполо, ну может быть, и очень много, – Жака Калло (если мы будем констатировать только графическую манеру), ибо все работы Анвара густо замешаны на «восточном бульоне» традиций и остро приправленные «зирой посеянной» в своё время Валентином Фадеевым и Масхудом Тохтаевым.

Правда, мои замечания совсем не говорят о прямом заимствовании Анваром у этих мастеров их манеры или мировоззрения. Отнюдь! Наоборот, своеобразие всех работ Мамаджанова только подчёркивается теми примерами закономерности в творчестве «больших» художников, которая присуща только мастерам, прошедшим суровую школу переходных эпох. Сложность и противоречивость нашего времени объясняют противоречивые черты в искусстве Мамаджанова. В его работах заметны отдельные пережитки маньеризма – они сказываются и в мировосприятии художника, и в его изобразительных приёмах.

Стараясь разобраться и понять творческую составляющую этого видного мастера рисунка, мне пришлось разбираться с тем Пространством, в котором и формировалось мировоззрение Анвара Мамаджанова. Как бы этого не хотелось нашему «прогрессивному» искусствоведению, но истинный художник неотделим от времени и того пространства, в котором формируется его творчество.

Коренной ташкентец, родившийся в семье уважаемого Алимджана, который дружил со своим соседом – поэтом Гафур-ака Гулямом, Мамаджанов прошёл «классическую тропу» настоящих художников нашей страны: от художественного училища имени П. Бенькова до выпускного бала Ташкентского театрально-художественного Института имени А. Островского, благо, эти «храмы» познания Истины Великого Искусства располагались поблизости от дома Анвара. Следует при этом заметить, что в Ташкенте того времени всё самое интересное и нужное для любого жителя было буквально «под боком»!

Город, в котором мы с Анваром когда-то жили, росли, возмужали, незаметно не то исчез, не то растворился в бессмысленном нагромождении торгово-спальных резерваций, где для людей, пребывающих сегодня в них, не совсем понятно – то ли живёшь, то ли выживаешь. Но мы всё равно живём, а наши города бесследно тают в тумане Времени. Улицы уходят, уходят вместе с родителями в небытиё, и дома, уходят с нашей памятью скверы...

Любовь к Родине начинается, и это для любого нормального человека неоспоримо, не с любви к чиновникам или правительственным временщикам, а с любви к своему дому, улице, запутанному переулку, широкому проезду или глухому тупичку – банально, но это святая правда. И классицизм, и модерн тоже были озабочены проблемами налаженного быта: но в них был заложен и образ духовной культуры, улицы читались как книги своего времени, здания несли в себе ритм поэзии той поры. Строй духа был высок, он диктовал не только стиль, не только поведение горожан, но в какой-то мере определял характер общества. Город сам умел сбалансировать свою культуру и своего благородного (даже – благодарного) обывателя.

Наш город (Ташкент) был настолько своеобразен и неповторим, что его многообразный лик был истинно узнаваемым портретом всей Республики. Именно в многообразии жизненных композиций и заключалась его оригинальность. Каждая улица – это была поистине  «страница» Истории. Город формировал и наш духовный облик.

Сейчас, в наступившую эпоху катастрофического бескультурья, мой город обрастает удушливым покрывалом параноидальной шизофрении с раздвоенными курантами, с глобусами, на которых один единственный материк – Узбекистан, и раскалёнными сковородками гигантских площадей, с заводскими трубами, имитирующими минареты. Когда кромсают («облагораживают», «подрезают») наши городские деревья, то потом они стоят вдоль тротуаров, выпирая безобразными обрубками, напоминая о сыпном тифе. Градостроительство у нас стало штопкой пустырей. На свежих ранах города, больше похожих на последствия «точечных бомбометаний», вдруг вспухает антиазиатская равнодушная махина – кичливая своей дороговизной, чёрными слепыми банковскими окнами к суетящемуся внизу, озабоченному повседневными проблемами, человеческому муравейнику. Многоэтажный ящик канцелярского типа торчит, ничего не чувствуя и ничего не выражая. Стоп! Вот тут-то, я дал промашку! Эта махина выражает. И выражает очень даже понятно – полное презрение к традициям народа, презрение к этому народу, игнорирование его культуры, его менталитета, его духовных ценностей...

Нас никто никогда не спрашивал: хотим ли мы, чтобы дома наших отцов и дедов были сметены с лица земли, а вместо них воздвигнуты бетонно-стеклянные монстры с чёрными окнами, чтобы никто не увидел, как за ними обкрадывается моя страна? Никого не интересовало что, прощаясь со своим домом, мы не жалели о прошлом – будущего было жаль, его обобрали.

Всё это диктовалось, якобы, государственной необходимостью. А мы, кажется, уже на генетическом уровне привыкли к этому. Было необходимо заморить голодом миллионы людей, ради «светлого будущего»; было необходимо загнать в лагеря и уничтожить миллионы людских сердец, чтобы «процветала наша Родина»; было необходимо травить гербицидами и убивать радиоактивными ветрами тысячи и тысячи своих граждан, дабы «крепла наша держава»; было необходимо вырубить трёхсотлетние, бережно выращенные чинары и тысячи деревьев по всему городу, чтобы обеспечить безопасность «слуг народа». Помнится мне, что ещё великий Александр Блок в своей статье «Интеллигенция и революция» писал по такому же поводу: «…Почему валят столетние парки? – Потому что сто лет под их развесистыми липами и клёнами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью…». Ну, это и понятно – то была революция, сломавшая хребет самодержавию, а революционный зуд всё ещё не оставляет в покое и наше чиновничье «братство». Всё-то им хочется сломать и исковеркать по уразумению своему. Но народ-то что? А кому и когда из чиновников было дело до народа?..

...На тетрадных листках, на пустынных обложках наших учебников, на альбомных страницах, а потом и на ватманах, Анвар Мамаджанов перьевыми ручками, простыми карандашами рисовал, рисовал и рисовал наши улочки, так узнаваемы даже спустя полвека – Арпапая, Алмазар, Фуркат, Кукча, Лабзак, Ходра, Сибзар, Укчи, Каттабаг, Бешагач, Караташ, Эскиджува, Сагбан, Самаркандарбаза и т.д. и т.п. Ох, и доставалось же ему от учителей в школе за подобное «кощунственное» действо в отношении «чистых страниц» школьных учебников, «несанкционированных художеств» в ученических альбомах! А он всё равно рисовал и рисовал. Рисовал улочки и тупички уже забытых, нами же, махалля (квартал). Ну, кто сегодня помнит, что в нашем Бешагачском «районе» (даха), который в пору нашего детства носил название «Сталинский район», было семьдесят шесть махалля, из которых 24 имели тюркские названия, а восемь – иранские!

Кто сегодня может вспомнить, что вокруг Бешагачского рынка  («Дехкон бозори») были махалля: Бирдон-базар (циновки из камыша), Грунч-базар (рисовый), Гуза-базар (хлопковая древесина), Канд-базар (сахарный), Буйра-базар (циновки), Арпа-поя (место, поле засеянное ячменём), Капан-базар (саваны), Маш-базар (бобовые), Насвай-базар (нюхательный табак), Темерчи-базар (кузнечный), Маиз-базар (фруктовый, кишмишный), Ун-базар (мучной), Алмазор-базар (яблочный), Укчи-базар (литейщики пуль), Ураклик-базар (серповый), Чинни-базар (фарфоровый), Нанвой-гузар (лепёшечный),  Пахта-базар (хлопковый, ватный), Сябзи-базар (морковный), Гуль-базар (цветочный) и т.д. и т.п. Всего было, как я уже сказал, 76 махалля! А в каждой махалля свои образы, как этнические, так и социальные. Вот их-то и рисовать – не перерисовать!

Мамаджанов, ещё мальчишкой прибегал к парку культуры и отдыха – «Комсомольскому озеру» (сейчас его с какого-то перепугу называют «Национальным садом», но что же в нём национального никто объяснить не может!) и рисовал удивительную мечеть, которая стояла на берегу арыка Чукур-купрюка. Эта была редкая мечеть со своей «биографией» и называлась она «Баланд масжид», то есть «Высокая мечеть»! Когда-то она украшала Шейхантахурский культово-погребальный комплекс, но при расширении улицы Навои её должны были снести. Тогда Файзулла Ходжаев распорядился «перенести» её на другое место. Жители города добровольно, сами, аккуратно разобрали, а затем и аккуратно собрали мечеть на новом месте – возле Комсомольского озера, где она продолжала жить и пленить своей красотой жителей города. Такой расписной мечети нет больше у нас в Республике. Сложные, многоярусные потолки, балки перекрытий, стены и колонны были расписаны лучшими наккашами Коканда и Ташкента в самом начале XIX века.

По распоряжению Шарафа Рашидова, в пустующей тогда мечети был создан удивительный Музей естественнонаучной пропаганды, куда пускали всех, даже нас – мальчишек, совсем бесплатно. И, в ожидании очередного шедевра индийского кинематографа, который демонстрировался в кинотеатре им. А. Навои, что располагался по соседству, мы коротали время в залах Музея, любуясь умопомрачительными орнаментами, диорамами и скульптурами о далёком и совсем недавнем прошлом родной Республики. Потом этот Музей стал называться «Домом научного атеизма», в котором я начинал свою трудовую биографию в качестве инструктора-методиста. Это был настоящий научно-материалистический центр нашей Республики!

Потом после фильмов мы бежали с альбомами и художественными папками рисовать уютные, неповторимые по своей красоте (а сегодня сказали бы – экзотичности) чайханы с хаузами, где на поверхности шло истинное буйство цветущих кувшинок и лилий, под которыми прятались жирные и ленивые рыбины.

А какие поразительные и запоминающиеся лики завсегдатаев чайхан! В Бешагачском районе чайхан было 29! В уютной чайхане, увешанной старыми ляганами и клетками с перепёлками, расположенной неподалеку от старого военкомата, чуть пониже по улице Алмазар, когда-то в мае 1921 года под развесистым столетним тутовником у хауза, сиживал сам Сергей Есенин со своими друзьями – поэтом Александром Ширяевецем и «настоящим имажинистом кисти»[2] Александром Волковым.

Какое многообразие характеров можно приметить на «колхозном» базаре! Лица незабываемых стариков, которых можно было встретить у мечети Намазгох и мавзолея Алламбердара на кладбище у бывших Камеланских ворот города или на кладбище «Чукур-мазар» за современным зданием Олий Меджлиса. Эти старики были поразительно проникновенны и мудры. Ну, как их не нарисовать?!

Из вождей мы рисовали только одного, который стоял на высоком гранитном постаменте на площади напротив входа в парк, и которого однажды ночью скрытно разломали и обломки сразу же вывезли. Так поступали только коммунисты, которые всегда, ночью, по-воровски и тайно крушили статуи своих идолов-вождей, а потом в смущении разводили руками – мол, знать не знаем и ведать не ведаем, кто и что тут вытворял! То же было и со святыней национальной духовной культуры «Высокой мечетью». Осквернённый храм, который спасали всем городом, был снесён в одночасье, и при этом новостроечный ресторан по соседству был бережно сохранён, как идеал современной народной нравственности!

Время вынесло нас на край громадного каньона, разделяющего миф и реальность. Ежедневно и постоянно культура на глазах уходит в культурологию, реальность истаивает и, в конце-то концов, станет археологией, миф же о нашей жизни уплотняется.

Чувство города атрофируется болезненно, нестабильность городского ландшафта вторгается в людскую жизнь. Жуткие выбоины в городской застройке оставляют пустоты в нас. Как, в сущности, страшно видеть разорение города, и насколько страшнее ко всему этому привыкать.

Почему я так много рассуждаю о родном городе, говоря о творчестве неординарного художника? Да потому, что городское пространство это всегда была не просто среда обитания, а пространство исторического соприкосновения духовности, культуры и Памяти. А в центре этого пространства был простой человек – скромный ташкентец, которого можно было узнать на любом краю света, за тридевять земель или в потоке толпы на Калининском или Горьковском проспектах в Москве, обязательно встретить на Невском в Ленинграде...

С гибелью наших родных улиц, родительских домов, убивается и этническая память моих детей (не знающих ничего кроме заплёванных, сырых и тёмных подъездов с забетонированными колодцами дворов), внуков (которых вышвырнут за пределы города в «спальные окраины», ибо земля под домом моего отца и деда будет захвачена не то банком, не то офисом фирмы, проданным очередным интеллектуальным уродом – городским чиновником) и внуков моих внуков. 

Так же как Родина начинается у каждого с добрых стен своего дома, так же и История страны начинается с истории семьи каждого, даже самого простого человека. Убейте эту историю (даже пусть это будет одинокая семья) – и у нас не останется государственности. По существу, останутся только деньги! Знаки, которые ничего и не стоят, ибо завтра появятся другие дензнаки нашей состоятельности или продажности.

И бродят неприкаянные тени тех, кого мы знали, кого любили, кого забыли и не знали вовсе. И они не находят места, где упокоенною душой они могли воздать моления родным Пенатам[3] во имя сохранения благополучия родных и близких пока ещё живущих в этом подлунном мире. А уходящий город мстит. Иначе чем объяснить градостроительную беду, обрушенную на наши города?

Я узнаю лики этих теней, я слышу их голоса, я чувствую их тревогу о нас, оставшихся сиротами в родных городах. И где же их дух? В чём смысл нашей жертвенности?  Уже нет ни дома, ни подъезда, примостившегося сбоку, ни оконца моего дома, в котором стоит большущий аквариум и с незапамятных лет живёт кактус, а в вечернем сумраке прохожий может часами любоваться на это чудо, стоя на тротуаре, у журчащей прохлады арыка. Но всё это ещё долго живёт в нашей памяти в качестве призрака. Со временем исчезнет. Он, мой город, ушёл из-под ног за какие-нибудь двадцать лет. Но он уходил давно, он медленно уходил вместе с ангелами, которые нас сохраняли от невзгод и лишений.

А вместо ангелов обязательно явятся демоны «...прекрасные снаружи, ужасные внутри...», какими их увидел Мамаджанов и запечатлел видение на белой плоскости пространства листа в 2007 году.

Откуда-то из глухих и тёмных горных ущелий они – эти ликоизменённые демоны, надвигаются на нас. Колокольчики своим пронзительно звонким переливом возвещают о прибытии долгожданных идеалов, которые были отвратительными душегубами целых народов, а провозглашённые с высоких трибун, как по мановению волшебной палочки, стали величайшими гуманистами! Привлекая яблоком истовой любви, красавица манит к себе наши души, но гады, ползающие, пристально присматривают за нами. Потянись к соблазну, и в мгновение ока кинжал в форме жала скорпиона в руке «красавицы» укажет тебе Истину!  Демоны притягательны, как порок...

Птицы прекрасные на чадре лица соблазнительной красавицы, как души оступившихся, поверивших в несбыточное простодыр. Ехидно улыбаясь, за вами присматривает вековечная старуха – Смерть, с огрызком яблока порока, принятого за Любовь. Именно об этом нам постоянно только и талдычит История. Но что нам История?

По этому поводу когда-то французский поэт и публицист Поль Валери замечал, что История самый опасный продукт, вырабатываемый химией интеллекта: «Свойства её хорошо известны. Она вызывает мечты, опьяняет народы, порождает в них ложные воспоминания, усугубляет их рефлексы, растравляет их старые язвы, смущает их покой, ведёт их к мании величия или преследования и делает нации горькими, спесивыми, невыносимыми и суетными...»[4]. Добавлю: именно так воспитывается нация, страдающая ярко выраженной ксенофобией.

... Но дух наших городов, кажется, уже на веки запечатлён в рисунках Анвара Мамаджанова. Откуда эта тяга Мамаджанова к чёткой линии, которая не просто красива, а немыслимо выразительна? В каких таких забытых генетических кодах хранится в его сознании эта интеллектуальная базисная основа высокой философии?

Древние памятники художественного творчества человечества, которые сохранились в наскальных изображениях, следует рассматривать как величайшее открытие, быть может, не имеющее ничего равновеликого в истории человеческой цивилизации по тем возможностям научных выводов, которые в них заложены.

Наскальная живопись и графика палеолита, неолита, эпохи бронзы и раннего железа выступают в роли подлинных свидетельств рождения высших механизмов мышления и становления человеческого сознания. Тысячелетия назад, «открыв своё воображение», человек «остановил мгновение», таким образом приобретя известную власть над временем; он как бы положил начало новой форме бытия – бытию художественной формы, что и дало предпосылку появлению затем божественного образа.

Летопись истории человечества, записанная графикой на скалах и каменных стенах пещер, ещё ожидает свое прочтение. Ведь к четвёртому тысячелетию до нашей эры – в эпоху неолита, в наскальных рисунках появляется тема эпических сказаний и доказательство зарождения мифологического мышления. Обобщая до схематических знаков видимые предметы, человек неолита делал огромный шаг вперёд в развитии своего умения абстрактно мыслить и осознавать общие принципы образования форм. Именно здесь лежат истоки пиктографии – рисуночного письма.

Способность к абстрактной ассоциации окружающего мира у древнего человека вырабатывала Великую идею – Божества! В истории всего человечества именно так складывалось религиозное мировоззрение. Мегалитические сооружения и изображения на скалах, как на объединяющем пространственном космосе мира человека, была, на мой взгляд, одной из самых революционных идей цивилизации человека разумного – Homo sapiens sapiens!

Изумительное великолепие художественной графики наскальных творений открывает скрытое во мраке тысячелетий, портреты праотцов каждого из нас. Поэтому у Анвара Мамаджанова такая нескрываемая любовь к этому петроглифическому феномену.

Несомненно, что для любого художника Рисунок – это азбука живописи. Но сверх того – Рисунок самый сложный вид живописного искусства. Бывает, что кого-то на рисунке и «заклинит». Тогда появляется Графика и производные от неё. Однако рисунок, как выражение первопричины художественного видения мира вокруг, обладает непостижимым для нас – простых смертных, магическим языком. Язык этот общечеловечен. Любое письмо мира родилось из рисованного знака! Именно эта мысль подспудно фигурирует в работах Анвара Алимджановича.

Вот поэтому-то и любая из линий его рисунков кажется совершенной, благодаря сочетанию открытой пластичности и жёсткой завершённости. Хотя понятие «пластичность» Павел Флоренский относил только к скульптурным изваяниям, но никак не к живописи или графике. Образная фантазия Мамаджанова, ведущая к поискам гармоничного начала бытия, уводит этого великолепного знатока света и тени в мир легендарных образов, которые становятся реальностью нашего бытия.

Его реализм настолько жизненен, что, кажется, рисунок более реален, чем натура. Тем более что натура-то уже уходящая в непроницаемое небытиё. Как прощание с отцом или любимым дедом. Такова жизнь, во всей своей неотвратимой и подчас сверхграничной жестокостью. Но как любим этот мир у того, кто ценит жизнь во всей её многогранности!

... Удивительно живые и проницательные глаза восточного мудреца глядят на зрителя с рисунка. Взгляд строг, а губы улыбаются. Когда и где Анвар увидел Омара Хайяма, сидящего у такого же, как этот старик, древнего дерева, не знаю я? Но этот философ, мудрец, знаток всех математических чисел и поэтики, был, несомненно, именно таким! В каких генетических закоулках Памяти хранит Мамаджанов сей образ? Или это просто – Озарение? Как знать. Меня убеждают частенько, что у каждого здравомыслящего человека где-то глубоко внутри сидят два непримиримых чёртика, а если быть более точным – так это есть вовсе и не черти, а как раз наоборот – два ангела, стоящих за левым и правым плечом человека, всю его жизнь. Один из них поработил сознание, другой – обосновался в подсознании.

– Уходи, уходи и молчи! – твердит сознание, подталкиваемое левоплечным ангелом. – Это чревато последствиями и опасно для благополучия семьи. А что, кроме семьи, может быть важнее? И подумай, Анвар, – это тебе надо? Ты что, не понял, что пришло время Наглого Хама? У него нет имени и матери. Его любимое занятие – насиловать стариков и Память, унижать юную творческую Гордость и гадить, гадить Красоте, ибо он узурпировал сообщество Свободных Художников! Но как хаму, ему этого будет всегда мало, он хочет испоганить всю Культуру нации, ибо у Хама нет национальности!  Он может родиться и на юге страны или в центре её, а может появиться на свет и на севере, но всё равно – Хам, это порождение трущоб нравственности! Он жаждет заполнить свою внутреннюю пустоту неполноценности, твоим убитым Талантом. И ты уже не один! Остерегайся! Отступи! Спрячься! Только так – втихую, ты сможешь хоть что-то сделать.

А в это же время из подсознания слышится:

– Да ты что, Анвар! Разве ты не Человек свободный? Разве ты раб обстоятельствам? – звучит из-за правого плеча. – Остановись в своём бегстве. Нельзя уступать и пресмыкаться перед Хамом! Жизнь твоя только одна-единственная, неповторимая! И всё, что останется после тебя – либо Великое Искусство, либо кусок трусливого дерьма. И ради этого ты кладёшь свою жизнь? Будь свободным! Будь счастливым своей свободой! Свобода – в твоём раскрепощённом творчестве! В твоём смелом поиске! 

Глаза абсолютно трезвого человека пережившего своей мудростью свою же собственную старость. И хотя у него диалог со своим заплечным ангелом, он вопрошает к нам: «... Вином или Сомнениями полна пиала... – не знаю Я. Любви ли ангел ты, иль смерть в общении даёшь... – не знаю Я, но выпью я до дна ту чашу полную вина, рукой твоей преподнесённой... – не знаю Я. О мой народ! Создатель наш! Так выпить эту чашу или нет?.. – не знаю Я! ...» Но ведь ангел как будто останавливает руку поэта.

Неоднозначная эта картина «Омар Хайям» 2007 года (Рис. 2). Не потому что в ней какие-то противопоставления, а тем, что я уже сказал – она, до безумствования, жизненна! Она реальнее самой жизни, хотя мы видим, что перед нами всего лишь рисунок. И где искать ответ? Возможно, у самого Мамаджанова есть припасённое тайное слово, ибо сам персидский поэт указывает пальцем на подвеску у своего пояса с аббревиатурой автора. А вот ангел нежен и красив, но в то же время упорен в устремлении, как соблазн. Да, несомненно, именно эта дева сберегала поэта до его глубоких седин. И кажется мне уже, что ангел и поэт неотделимы, а два белоснежных крыла принадлежат в равной степени им обоим. Неужто художник увидел милость Божью к своим творениям? Тогда прав, вероятно, Халиф Омар провозглашавший: «Молитва приводит нас до полдороги к Богу, пост – к дверям Его дворца, а милостыня вводит нас туда».

Он – Анвар, охвачен этим не поддельным реализмом до самого малого штриха, до еле заметной тени на чистом листе бумаги. Но не бравирует академизмом или великолепной школой, а воспроизводит опыт своей жизни.

В рисунках художника Мамаджанова, прежде всего, обращает на себя внимание свободные пространства чистого листа. Он как будто любуется белизной этого пространства, на котором проступают композиции чёрного штриха и уверенной линии. Проступая, они одновременно и, в то же время, растворяются в нём. Чистый лист позволяет вообразить иную пространственную концепцию.

В самом деле, организация пространства, например – музыки, безгранична. Она делает пространство каким угодно. Поэтому творческая работа композитора, а вместе с тем и обстоящих творца трудностей перекладываются с себя на слушателя! Как и наука с философией, музыка требует значительной доли активности слушателя. Задача, предстоящая слушателю музыки, допускает множество решений. Композитор волен в своих замыслах потому, что материал его не имеет никаких вещественных или визуальных доказательств существования мысли; но потому самому не во власти композитора заставить своего слушателя провести образы и надлежащую им организацию пространства в определённом, заранее заданном смысле: существенная доля сотворчества лежит на исполнителе музыкального произведения и затем на слушателе.

Другое дело – изобразительные искусства. Цель художества – как определял этот искренний мудрец Павел Флоренский, – преодоление чувственной видимости, натуралистической коры случайного, и проявление устойчивого и неизменного, общеценного и общезначимого действительности. Иначе говоря, цель художника – преобразить действительность. Но действительность есть лишь особая организация пространства; следовательно, задача искусства – переорганизовать пространство, то есть организовать его по-новому, устроить по-своему.

Вот на листе ватмана, карандашом Анвара, вдруг проявляются два странника постигающих безмерное Пространство. Всматриваясь в них, кажется, что они древнее Времени и мудрее вечных Пирамид. Огромные корявые посохи помогали им преодолевать такие немыслимые Пространства, в которых заключен весь мир человеческий с его суетой, обыденностью. Этот портрет «Дервишей» появившийся в 2010 году (Рис. 3), и как-то не совсем обычно высвечивает облики проповедников внутренней духовности. В глазах этих стариков нет и намёка на иступлённое религиозное умопомрачение, которое мы видим во многих полотнах массы других отечественных художников, когда они обращаются к теме странствующих суфиев. У Мамаджанова глаза дервишей ясны. В них есть задумчивость и, как это неожиданно – любопытство познания, ибо они знают язык простых птиц, чувствуют красоту Природы, умеют сами удивляться. В их хурджумах кувшины с живительной влагой, а на головах приличные чалмы.

Это мы сегодня совсем забыли о том, что чалма совсем не украшение своеобычного головного убора, а символ готовности к смерти. В любой момент её неотвратимого прихода, в любом месте Пространства жизни. Чалма – это, прежде всего, погребальный саван, который всегда с тобой. При этом, разумеется, постоянное напоминание о смыслах и скоротечности Бытия. И сколько чётки не отсчитали бы молитв Всевышнему, одной единственной, как будто, всегда будет недоставать. Но может быть именно в ней и было бы спасение? Как знать.

Так беседуя с птицами – душами ушедших, эти мудрые странники как будто вторят: «О, Господи! Не дай сердцам нашим совратиться с пути истины, на который Ты направил нас уже однажды. Яви нам милосердие Твоё, ибо Ты верховный податель всех благ»[5].

Владея великолепной грамотой рисунка, Мамаджанов показывает в своём творчестве, что он является пытливым, зорким и удивительно добрым (я бы даже сказал – гуманным) художником. Он не расцвечивает мир палитрами умопомрачительно ярких красок. Художник считает, и он в этом, безусловно, прав, что высшим достижением изобразительного искусства является – рисунок! Не только потому, что это первое из древнейшего изобразительного творчества вообще человека, но и потому, что в задачу художника рисунка входит изумительная способность увидеть в чёрно-белом плоскостном изображении трёхмерное цветное соответствие миру вокруг нас. Не все художники обладают этой редкой способностью и уж тем более – возможностью передать это состояние!

А теперь внимательно вдумайтесь: объективный мир вокруг нас – это только та модель, которая была создана нашим мозгом! Мир реальный, скорее всего, совсем не такой, каким мы его представляем. И в силу своих индивидуальных возможностей, складывающихся из самых различных факторов и объективных причин, каждый человек представляет реальность существующего пространства по-своему. Но только истинное чудо Вселенского разума, сотворившего способность у доподлинных художников передать визуально тот мир, который живёт в их разуме, в их сознании. И от этого он – реальный мир, многолик! Это прекрасно!

Пространство рисунка (точнее – лист бумаги, на котором изображение), превращается Анваром в мир отличный от пространства, где мы обитаем с вами, с другими законами, масштабом, другой психодинамикой жизни. В сущности, и это хорошо понимает Мамаджанов, всякое искусство основано на Памяти.  Его восприятие основано на памяти: или фактической, или подсознательной. Ты будто бы когда-то видел, чувствовал какие-то формы, которые легли в основу создания мира; до того, как ты был. То, что ты, таким образом, воспринимаешь и чувствуешь – это гораздо больше тебя, гораздо вечнее тебя, что было до тебя и будет для тебя после смерти. Это относится ко всему искусству, а рисунок – первое, что создал человек, познавая мир. «Рисунок – не форма, но способ видения её», – говорил когда-то Гоген. Если художники палеолитических и неолитических времён только вписывали графическую линию в природное, уже расцвеченное красками времени и камня, пространство, как бы неразрывно сливаясь с ним, идентифицируя себя с окружающем миром и своей линией, то Анвар Мамаджанов берёт чистое белое пространство и, как поэт, трепетно его заполняет строками ритмов, творит объёмную реальность ирреального, понимая при этом, что вся культура может быть истолкована как деятельность организации пространства. В одном случае, это – пространства наших жизненных отношений, в другом – это пространство мыслимое, мысленная модель действительности, а действительность его организации называется наукой и философией.

Если мы посмотрим на нашу узбекистанскую станковую живопись в современном её состоянии, то увидим, что довольно часто пространственные задачи просто выкинуты из тех усилий и забот, которые волнуют современного художника. Я уже не говорю о пространственных слоях, о сложной пространственной структуре, так блестяще решаемых великими мастерами прошлого. Часто отсутствует даже простое «академическое» умение расставить фигуры в пространстве прямой перспективы, чтобы они занимали отведённое им место, не лезли друг на друга, чтобы голова одного персонажа картины не сидела на плечах другого.

Всякое рассуждение о пространстве, масштабе и прочем-прочем сегодня очень часто в художественной среде воспринимаются как устаревшее консервативное заблуждение, мешающее развитию «настоящего» творчества. Совершенно естественно, такая позиция проистекает, по-моему, из глубокого художественного невежества. Сложнокомпозиционное пространственное мышление, цельность воплощения, все эти исторически сложившиеся категории вдруг объявляются устаревшими. Легче что-либо объявить устаревшим, чем тратить силы и время на постижение...

Этюд II. Постижение Времени. 

Тот, кто поймёт, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, уже перестанет быть обывателем.

                                                                                Александр Блок.

... Память, историко-культурная преемственность, национальное своеобразие искусства является предметом и инструментом эстетики. Поэтому эстетика не просто стремится к изучению, познанию, но и проявляет (извините за этакую тавтологию) – «кровную» заинтересованность в полнокровном существовании. Самоопределение той или иной, даже абсолютно новой, концепции, как фактора конкретного культурного процесса, начинается с решения вопроса о так называемых «вживаемости» или «вненаходимости» исследователя-художника к своему материалу в определённый момент Времени.

Национальное своеобразие искусства шире его специфичности, поэтому его исследование, как я уже неоднократно отмечал в своих работах, не может сводиться к поиску уникальных и неповторимых черт. Культуры отличаются друг от друга не колоритом «местных» красок. Элементов художественной культуры, присущих искусству всех народов, гораздо больше, чем специфических. Говоря «это только наше», мы в подавляющем большинстве случаев лишь обнаруживаем свою недостаточную осведомлённость в историческом и современном содержании искусства других народов. Не менее ошибочно сравнивать национально-художественные миры с системами, предполагающими одними и теми же элементами и различающимися между собой только организацией этих элементов внутри самих систем.

К крайностям первого случая склонны релятивистские школы в современной этносоциологии, констатирующие калейдоскопическое множество не сводимых к «единству» культур. Но мало того, идеологизированные постулаты, вдалбливаемые в сознание современной молодёжи Узбекистана, только и твердят о своей уникальной превосходности, что в Истории разных народов мы наблюдаем неоднократно. Методологические принципы второго порядка характерны для компаративизма.

Компаративистский метод сравнений позволил получить большое количество свидетельств, говорящих о родстве, идентичности по ряду показателей различных культур народов мира. Однако при этом ускользает главное – единство мирового культурного процесса, живое развивающееся единство, а не арифметическая сумма художественных культур. Недостаточность компаративистского подхода в том, что факты художественной культуры рассматриваются вне исторического контекста их возникновения и существования. Сравниваются конечные (на нынешний день) результаты, следуя этим путём, можно, конечно, воздвигнуть гипотетический храм «единой» мировой культуры, идея которого снизошла на художницу Любовь Тиора разрабатывающую арт. концепцию «Врата в Миры иные». К этой эстетики стремятся и Баходыр Джалалов, и Аслиддин Исаев, и Виктор Апухтин. Разумеется, всё это они творят лишь для того, чтобы переступить некий эстетический порог: превратить скалу в камень, дерево – в столб, почву – в кирпич – и получить, таким образом, строительный материал. Однако ясно, по-моему, любому мало-мальски грамотному человеку, что при этом из камня уходит сама создавшая его Природа, из дерева – живительные соки, из почвы – возрождающая всё влага.

Мамаджанов ищет другие пути постижения «миров иных», засматриваясь в уже известный, но для каждого неповторимый окружающий нас мир. А ведь раньше путешествовали, чтобы оказаться в другом месте или нигде, впитать противоположные культуры и стать от этого богаче. Теперь путешествуют – чтобы почувствовать себя-в-пространстве хоть где-нибудь, отряхнуть повседневную ирреальность существования. Быть губкой, впитывающей впечатления, сил уже нет. «Телеящик» информировал нас настолько, что и «открывать иные миры» нет никакой надобности, а вот впитать в себя пространственные координаты и постигнуть временные параметры, можно и попробовать самому. И так, мы говорим о культурной доминанте Времени.

Если Джонатан Свифт отправлял своего героя – выпускника колледжа Иманьюеля в Кембридже Лемюэля Гулливера – в самые несусветные путешествия в Лилипутию, в Бробдингнег, в страну Гуигнгнмов, в Лапуту, в Бальнибарби, в Лаггнегг, в Глаббдобдриб и даже в абсолютно загадочную Японию, то Анвар, прочтя эти невероятные приключения ещё в детстве, надолго был потрясён богатым воображением автора. Лапутяне и Гуигнгнмы для него долго существовали наяву, и эта романтическая вера проходит нескончаемой лентой всю его жизнь, как герои романов Александра Грина сопровождают мою жизнь.

Самые известные иллюстрации к этому фантасмагорическому произведению Свифта были созданы более столетия назад Жаном Гранвиллем и украшали почти каждое издание по всему миру. Но Анвар Мамаджанов увидел ещё в детстве этих героев по-своему, можно даже сказать – по-азиатски.

Иллюстрации, созданные Мамаджановым к этой удивительной приключенческой истории настолько своеобразны, что читатель-зритель безоговорочно верит в достоверность показанных художником образов. Каждый герой произведения внешне индивидуален, самобытен и неподражаем.

И потом, значительно позднее, эта «манера» изобразительного языка проявится в творчестве Анвара наиболее ярко в оформлении моей книги «У трона Ахура Мазды. Книга I. Пламя Заратуштры». Но именно в оформлении этой книги «художественный язык» Мамаджанова становится, буквально – мистическим! Рисунки Анвара Алимджановича порой затеняют графику Оноре Домье и уж точно на порядок искуснее работ Гюстава Доре. Его рисунок на одном, как я уверен, уровне с мимолётными карандашными шедеврами Юрия Анненкова. Думаю, трудно будет меня в этом мнении оспорить. Не могу воздержаться, чтобы не процитировать по такому поводу: «...Подобно тому, как луч света играет в алмазе к удовольствию зрителя, но без всякого изменения материальной основы камня, так и здесь духовный свет абсолютного идеала, преломлённый воображением художника, осознаёт тёмную человеческую действительность, но нисколько не меняет её сущности. Допустим, что поэт более могучий, чем Гёте и Шекспир, представил нам в сложном поэтическом произведении художественное, т.е. правдивое и конкретное, изображение истинно-духовной жизни, – той, которая должна быть, которая совершенно осуществляет абсолютный идеал, – всё-таки и это чудо искусства, доселе не удававшееся ни одному поэту, было бы среди настоящей действительности только великолепным миражом в безводной пустыне, раздражающим, а не утоляющим нашу духовную жажду. Совершенное искусство в своей окончательной задаче должно воплотить абсолютный идеал не в одном воображении, а и в самом деле, – должно одухотворить, пресуществить нашу действительную жизнь. Если скажут, что такая задача выходит за пределы искусства, то спрашивается: кто установил эти пределы? В истории мы их не находим: мы видим здесь искусство изменяющееся, – в процессе развития. Отдельные отрасли его достигают возможного в своём роде совершенства и более не преуспевают; зато возникают новые...»[6]. Именно эта та самая мысль, как будто характеризующая иллюстрации Мамаджанова к истории возникновения зороастризма в Центральной Азии. Правда, рассказ об этом большом и уникальном цикле иллюстраций требует отдельного, очень обстоятельного рассказа, к которому мы обратимся позднее. Однако предварительно должен заметить, что обращение к прошлому, как показывает опыт, это отнюдь не всегда бескорыстный поиск Истины. Но расчистка глубинных корней, как считает Анвар Мамаджанов вместе с автором книги о зороастризме, даёт живительную силу чувству патриотизма, наполняет жизнь человека высоким общественным, нравственным смыслом. Хотя История показывает нам очень часто, весьма неприглядную картину дорог и путей, идущих в этом направлении.

Сейчас, заканчивая третью книгу из трилогии «У трона Ахура Мазды» - трактата об истории зороастризма в Средней Азии я с благоговением вспоминаю, как Мамаджанов работал над иллюстрациями к «Книге первой – «Пламя Заратуштры»! И как первый читатель этого трактата Мамаджанов пережил тот исторический катарсис, который происходит, когда открываешь древнее величественное явление. К каждой главе Анвар Алимджанович создал графический разворот. Это было полное растворение художника в древнейшей монотеистической религии Востока. Поклон ему за это от автора – меня...

…Исходя, из закономерного постулата, что структура религиозно-мифологических представлений индоевропейский народов не могла не отражать структуру их социального строя и социальных отношений и, как говорил великий учёный Жорж Дюмезиль: «Мифы нельзя понять, если оторвать их от жизни людей, которые их создали», то мне просто необходимо добавить, что понять мифологему жизни человека, который нас привлекает своей неординарностью, невозможно без исторического контекста, окружавшего его мира.

 Всматриваясь сквозь мрак этих тысячелетий, мы попытались с ним вместе увидеть одинокого человека, идущего по пыльным и не безопасным дорогам Средней Азии, который был равным самым великим из людей, когда-либо жившим на нашей планете. Он нёс в своей заплечной суме поэтические трактаты религиозного учения о едином Боге. И чем дальше он уходил от священной горы, у подножья которой родились и жили его предки, тем более уверовался в своей правоте – «Божественное могущество только в доброте!».

Но, каждый раз, куда бы ни уводили дороги Заратуштру, они неизменно возвращали его обратно к подножью «Трона Ахура Мазды». Там был его дом, там родилось новое вероучение и, там же, люди его племени ждали и должны были получить просветление. Долгие годы, непонимание и ненависть соотечественников, преследовали его. Однако терзания, сомнения, трудности – это ничто по сравнению с праведностью божественного откровения.

 …Совершенно все, без исключения, диктаторские режимы требуют от своих учёных неукоснительных ссылок на «классические и бессмертные труды» своих лидеров, в знак преданности правящей группировке. Как факт отречения от собственного независимого мнения. Величайший из американцев – Джефферсон, когда-то сказал о том, что инакомыслие есть ничто иное, как проявление высшей формы патриотизма. Но разве диктаторам нужны патриоты своей Родины? Нет. Они требуют жертв, раболепия и обожают демагогию, которая может похоронить любую здравую мысль. Что, собственно, им и нужно. Иначе, станет очевидным всё ничтожество их власти. Политические монстры, умеют создавать вокруг себя окружение, лишённое даже зачатков понятия нравственности.

Результаты научных изысканий, обычно, сухи и беспристрастны. И все же, говорил я Анвару Мамаджанову, войдем в эти храмы, ведомые одухотворением Его – Заратуштры, образа, посмотрим на научные факты и постараемся вглядеться в лик того, кого до недавних пор считали выдумкой, легендой и плодом воображения.

…Художник, создавая полотно, которое содержит большое по объёму информационное произведение, насыщенное яркими неоднозначными красками, наполненное, в то же время, и полутонами, делает массу набросков и этюдов. Каждый из них несёт законченную мысль, которая в дальнейшем, на полотне, объединится с остальными в полнокровное повествование. Мозаика идей, размышлений и мыслей складывается в реальную и удивительно объёмную картину. Истинный Живописец пишет эту картину самыми тонкими кистями своего творческого гения и, обязательно, самыми широкими, размашистыми мазками, заметными только при очень придирчивом рассмотрении.

Но если вы не живописец, то всё равно, всегда есть возможность высказать графикой слова то, несомненно, нужное миру, что вы хотите сказать. Надо говорить, ибо Творец каждого наделил этой способностью. Важно только знать смысл вашей мысли. И тогда пусть каждый создаст свой личный трактат, обращённый ко всем…

Например, язык искусства древности был уже забыт в XVI веке. И когда рационалистически воспитанный, завороженный своей мощью новоевропейский ум обратился к памятникам древнего искусства зороастрийцев, они ответили непроницаемым молчанием. И вопрошающие восприняли молчание за немоту, так как уже не сомневались, что язык, на котором сами европейцы говорят, – это единственно разумный во все времена и на все времена.

А оказывается, забытые и «немые» художники древней Средней Азии тоже творили мир, но такой, «центр тяжести» которого лежал по ту сторону земной реальности. Это был мир абсолютных идей, в котором действовали законы не реальных масштабов и соответствий, а иерархия смысловых величин. А так как значения этих величин были заданы априорно и канонизированы в любой точке и любом мгновении этого мира, то они в глазах своего зрителя становились как бы неизменяемыми «идеологическими массами», взаимодействующими с Пространством и Временем своего бытия.

Той же радостной откровенностью светятся многие картины современных мне художников, как и полотна массы творцов в кровавых тридцатых годах прошлого века, – это не проявление фарисейства, а способ сохранения личности, способ выхода за рамки враждебного социального мирка в большой мир, в космос познавательного искусства. Принятие большого мира, как считает Мамаджанов, означает внутреннюю открытость другому познанию. Внутренняя свобода – не пожизненная рента, её можно утратить, но пока она есть, она защитит от соблазна слиться с толпой. Хотя не спасёт ни от ярости толпы, ни от гусениц танков. Ибо Свобода, это особенный дар, но им невозможно воспользоваться, если не будешь бороться.

Нам, волею Судьбы выпала участь жить в полностью политизированной стране, когда любая, даже незначительная критическая мысль, воспринимается как покушение на конституционный строй. Мы уже жили в подобном государстве. Странность приобщения к этому явлению, обуславливалась только тем, что Анвару Мамаджанову было не безразлично то, что как будет выгладить, допустим, герб государства, в котором мы с вами родились!  Но мы-то знаем, что нашему государству не почти тридцать лет, а уже за девяносто! А за этими годами стоит весомый опыт жизни. Анвар именно это смог воплотить в своих «гербовых» эскизах.

Создание главного государственного символа Республики – герба, требует общественного сказания, которое пока ещё никак не укладывается в рамки этого текста. Для того чтобы рассказать, как в неимоверном труде, глубоких и противоречивых раздумьях, в фантасмагоричной конкурсной борьбе был разработан и принят государственный герб Узбекистана, требуется по меньшей мере использовать драматично-детективный жанр приключенческого романа. Но, слава Богу, герб у нашей Республики теперь всё равно есть. И он, умён и прекрасен! «Роман» об этой стороне истории творчества Мамаджанова, пока ещё не написан, но будьте уверены, он очень отличается от «официальной истории» написанной уже этакими шустрыми местными академиками. Как, впрочем, и вообще, сейчас очень много выдумывается современной мифологии в истории народов Центральной Азии.

Конечно, если кто-то утверждает, что с 90-х годов ХХ века начался «серебреный век» художественной культуры Средней Азии, то это совсем не значит, что так оно и есть. Миф никогда не был живой идеей. А пока мой город сейчас славен количеством аптек (можно подумать, что все поголовно в нём больны!), продовольственных магазинчиков (можно подумать, что все жители бродят по нему голодными), грязными каналами и всегда безводными арыками. Количество музеев и картинных, выставочных галерей до постыдности ничтожно. Как говориться, во время вселенского хаоса, Сатана слишком занят, чтобы замечать слуг божьих...

Как-то мне пришлось слышать выражение одной из местных искусствоведок о том, что если бы Анвар не стал художником, то он был бы точно – поэтом. Что за чушь, в этой эквилибристике слов! Всё как раз таки, совсем, на оборот: каждый настоящий художник это и есть уже, прежде всего – Поэт! Ибо нельзя быть художником без поэтики Души! Художник, не обладающий внутренним голосом ритмики, является обыкновенным маляром. Пусть даже, этот маляр и высокопрофессиональный специалист. В лучшем случае из них получаются «певцы овощных и колбасных вывесок» (часто их персональные выставки можно видеть в так называемой Галерее национального искусства на улице Заркайнар, посмотрите хотя бы из любопытства). Вспомните про тот добрый десяток примеров, когда вроде бы и поэты от бога, но были с начала художниками Судьбы, ну например – Андрей Вознесенский, Владимир Маяковский, Алексей Гвардин, Маковский, Даши Намдаков и т.п. И не ясно совсем, что же в них больше настоящего – живописи или поэзии?

Сегодня, в век разрушений нравственных идеалов, я верую в созидательное творчество наших художников, в престиж индивидуальности каждого. Разумеется, творческие личности сейчас находятся в сложном положении, потому что многое, к чему они пришли, их не устраивает, разочаровывает. Художники, идущие от правды факта реальности, видят, что все старания, их нравственные переживания остаются втуне. Всё во что человек должен свято верить – попрано. Сегодня наступает «гламур», давящий все вокруг. Непонимание смысла искусства и его задач младшим поколением художников, приверженных к так называемому «актуальному искусству», я могу понять. Чтобы приобрести жизненный опыт, необходимо прожить такую же сложную жизнь, какая была у нашего поколения – поколения детей войны и первых послевоенных лет.

Суета сегодняшней жизни мешает сосредоточиться, понять, оценить по достоинству этого замечательного мастера рисунка. Я пытаюсь найти приоритеты в его природных данных, не растекаясь по древу. Главное - определить смысл творчества этого неординарного мастера. Обычно искусствоведы привязывают автора к какому-либо стилистическому направлению: импрессионизму, реализму, супрематизму, сезаннизму, кубизму, дадаизму, абстракционизму и т.п. Но я утверждаю иное – широкое внутреннее понимание творческой личности.

Не о каждом художнике я берусь писать. Я исхожу от значительности главных его качеств: порядочности, добра, моего скромного умения видеть в художнике цельность личности, чего сегодня очень не хватает. И потом художник, о котором я пишу, а сейчас это Мамаджанов, должен определять этапы развития нашего общества и тогда я нахожу место современного художника в ряду прошлого или сегодняшнего Времени, потому что знаю – внутренне он понимает, что находится сегодня в данном пространстве житейского сюжета, пространстве проблем сегодняшнего дня, узбекской земли, узбекского кишлака или посёлка, которые, так или иначе, отражаются и в художнике. Очень важно то, что он, открывая себя, открывает гражданского художника. Это сказалось на творчестве Анвара Мамаджанова, потому что он выносил в себе все эти сложности жизни. Сегодня даже следующие за ним творческие личности в растерянности. Они не могут понять, что есть Истина, какой в ней смысл, что есть социальные проблемы. Когда я вижу, что формальные приемы заслоняют социальные проблемы, меня это огорчает. Мне близки слова российского художника Виктора Попкова: «Никто так не ответственен, как художник, за тот нравственный мир, который его окружает. Если он уходит от проблем общества, он начинает служить не Богу, а сатане». Как говорил А. Пушкин: «Художник сам себя судит».

На мой взгляд, Мамаджанов именно так проявляет свою индивидуальность. Но в этом-то и есть величие его творчества. Он духовно поднимается над всем, что сейчас происходит вокруг, опираясь на постулаты этических норм. Тем самым он и нас постоянно поддерживает в этом... Он не ощущает, что инакий по своему нравственному внутреннему миру. Его духовность сильнее, благороднее, выше всех тех, кто порой окружает эту личность. Выставка уходит в небытие, и если она прошла без эксцессов и колоритных особливых запоминающихся демонстраций, то о ней забудут, и не пройдёт даже года. Вот только книга может возвратить нас к тем незабываемым впечатлениям, полученным от общения с живописными и графическими произведениями.

...В искусстве, как и в любой другой сфере творческой деятельности, метаморфозы не редкость. Разумеется, колобродить можно по-разному, то есть можно быть лагерным стукачом и провокатором, яро ненавидящим русскую классическую литературу, а затем за свою же безграмотную галиматью получать «нобелевку», благо измышлено востребованное на Западе название – «Архипелаг ГУЛаг»!  Эти вороха анекдотических нелепостей, горы малограмотного вздора, бесконечные потоки маниакальной лжи, клеветы, злобы, мелкотравчатой русофобии, болезненные фейерверки саморекламы и похвальбы — все это и «Архипелаг», и «Раковый корпус», и «Красное колесо» и «Телёнок...».  Кто бы знал эту Волочкову, отвратительную и абсолютно бездарную балерину, если бы она так не эпатировала публику? Можно, разумеется, быть в прошлом весьма способным танцовщиком, как Цискаридзе, но, не дотянув на сцене до среднестатистического таланта, сойти с «поезда Большого» на платформу на станции «Забвение», а при этом с вытаращенными от страсти глазами вопить с «голубых» экранов о притеснении, ущемлении и страдании «национального самородка в стране коррумпированных ублюдков и спившихся дебилов»! Можно превратиться в «подручного» художника Шилова или с кошачьим самодовольствием обслуживать «тусовку» как Сафронов, похабить и искажать российское искусство как Церетели, но при этом не дотягивать до, хотя бы одного мизинца, академического гения Ильи Глазунова...

Слава Богу, наша отечественная творческая интеллигенция пока ещё не докатилась до подобного самопиара! А почему? Да, потому, что у нас иной менталитет! И нам, ташкентцам, с раннего детства было стыдно быть слабыми и, ни при каких обстоятельствах, не выглядеть несчастными! А уж прислуживать с подобострастным: «Чего-с изволите?», – так это похуже смерти.

В живописи, подобные метаморфозы явно «нагляднее». Ну, право, как же мы любим, объявлять отечественных художников – философами! Как некоторых из них, мы провозглашаем глубоко «национальными»! Чаще всего это происходит в характеристиках к работам абсолютно китчевого направления. Реже к так называемым «актуальным художникам».

Я думаю, что к философии это «искусство» не имеет отношения. А отношение имеет к культурной и идеологической политике, проводимой в стране. Нам говорят, что один из существенных моментов развития страны – чтобы она интегрировалась в некие передовые мировые тенденции. Какие хотите – начиная от экономики, промышленности. Социальная сфера, права человека и так далее. …  Добиться этого очень трудно. А за счет искусства – очень даже легко (правда для объективности – есть ещё и спорт, где интеллект никогда «и не ночевал»). «Проповедники» национального искусствознания открыли двери абсолютно импортируемым моделям художественной жизни – вот вам и пожалуйста! Никакой здесь своей идеи нет. Ни философской, никакой. Тут только одно – за этот счет легче казаться «цивилизованными» участниками мировой художественной сцены. Вот и всё. Где же они сейчас, – истинные творческие «старатели» живописных драгоценностей?

Настоящие художники, педагоги, теоретики это понимают. Но они оказались сегодня за бортом. Кто-то там, где-то наверху формирует некую линию, наполненную какой-то, мало скрываемой, русофобией. Ситуация очень драматическая. Ведь сегодня совершенно исключили из жизненного пространства государственные закупки работ действительно стоящих нынешних художников, которые подобно туману бесследно исчезают из культурологического пространства страны. Исчезают по разным причинам – кто тихо и незаметно умирает, оставляя на полное разграбление картины в своих мастерских; кто в поисках «куска насущного», так же незаметно мигрирует в иные закордонные дали, но в отличие от казахов, русских, грузин, украинцев и пр., они уже не остаются «национальными (узбекскими) художниками», а «европеизируются» в нечто собирательное и индивидуально бесформенное; кто в протестном своём отношении к определившейся в стране реальности, натягивает на себя одеяния пилигрима и уходит в свой собственный внутренний мир, так и не научившись выговаривать «Бажарамиз»!

Разумеется, утверждение о национал-русофобских тенденциях, бытующих во внутреннем политическом пространстве Узбекистана, требует пояснения. Но лучше всего об этом понимании высказался в своё время художник-график Юрий Анненков: «...Я  упорно подчёркиваю различие между русским искусством и советским искусством, то я это делаю это из-за того, что европейская интеллигенция, интеллигенция «свободных» стран и их политические круги (за исключением коммунистов) в этой разнице до сих пор ещё (!) не разобрались, не ощутили её и, по привычке, а также – для облегчения, для «упрощенства» своих выводов называют всё «советское» – русским и СССР (Союз Советских Социалистических Республик, лишённый каких бы то ни было национальных уточнений или ограничений) называют Россией, подчеркивая, таким образом, полное непонимание реальности в умах широких масс своих стран и бесконечно запутывая политическую действительность на пользу коммунистам»[7].

В действительности, получается довольно мрачная картина. Мы знаем такое выражение, как «хомо советикус». Нам во все уши объясняли, какое это гнусное порождение Советской власти. Но теперь уже существует «хомо постсоветикус». Что, он лучше? Мы же столкнулись с тем, что идёт всенародная интеллектуальная деградация. А почему? Потому, что люди не видят стержня.  И деградация социума – она также связана с этой самой политикой, которая в культуре проводится!

Можно подумать, что наши отечественные биеннале, которые строятся на мощнейших (в масштабе Республики) рекламных платформах, прокаченных по всем каналам узбекистанских TV, позволят нам обогатиться пониманием, что есть настоящее искусство и что есть «не-искусство».

И всё-таки вопрос поставлен, но вот ответить на него невероятно трудно. Я думал, – а где же всё-таки эта грань между искусством и не-искусством? И я только один путь ответа для себя приемлю: то, что они делают на разрекламированных биеннале – даёт только античеловеческий негатив. А искусство не может быть без позитива и без любви. На любви всё-таки оно стоит – на Любви. Образ художественный рождается исключительно из огромной приверженности, человеческой любви художника к тому, чем он болеет, с чем сейчас работает, как познаёт своё Время и Жизнь окружающую его. Без этого ничего не рождается. Вот это то, что, мне кажется, действительно отличает одно от другого. Невостребованными остаются идеи организаторов этих кичливых сборищ больше напоминающих кричащие разноголосые восточные базары (а по-другому они (организаторы) мыслить и не умеют), и невдомёк этим «комиссарам» биеннале, которые с покрасневшими от азарта глазами за день-другой пытаются обежать десятки выставочных площадок и провозгласить во всеуслышание свои авторитетные (а стало быть, законодательные для всех непонятливых творческих работников) мнения начиная от запахов духов «Гули», которые рекламируются среди сосисок, картофеля, чеснока и нижнего белья не самых высокочтимых ателье Европы,  до «шедевров», в местечковом понимании устроителей,  киноэпопей демонстрирующихся только на кинофестивале «Золотой гепард».

Подпрыгивая вверх, как будто стремимся избавиться от своей антропологической ограниченности и коротконогости, мы фуфыримся изобразить из себя высокоинтеллектуальных «гулливеров», считая своих ближних (и не совсем ближних) соседей, этакими – лилипутами, недорослями, при этом, сами не понимаем, что по сути-то, мы не более чем «бройлеры», то есть – открыл рот и, бац – получил порцию каши, жри мол и толстей на здоровье, но при этом не догадываемся, что потом, когда уже откормимся вдоволь, то нас ожидает крюк и отправка кому-то в доходную часть.

Мне отчего-то думается, что они – эти идеалы самопровозглашённых нынешних отечественных пророков, провалятся уже в который раз с этим «современным» искусством именно потому, что люди на самом деле приходят и ищут – че-ло-ве-чес-кого. Там – то есть у тех, кто выставился на этих вернисажах, есть масса небездарных людей, стремящихся к творческому поиску, но среди них я почти не могу назвать никого, у кого бы это позитивное засверкало. Зачем же выдавать нам всю эту интеллектуальную блевотину за единственную верную модель развития? Но простите, а куда вкладываются деньги граждан, а не фантастических фондов? Кому отдаются залы? Значит фактически - никакого паритета нет. Сейчас, в тему или нет, но голосят, что у нас демократия и свобода – так зачем же держать за горло тех, кто понимает совершенно по-другому задачи культуры и проблемы искусства, творчества. Пусть будет реально творческое равноправие. Ведь для того, чтобы искусство традиционное (в классическом понимании) было увидено и услышано – нужны вложения, ничуть не меньшие, чем вкладываются в так называемое «современное» искусство. Какой же может быть паритет, если традиционное искусство лишено экономического ресурса?

Конечно меня, как человека видевшего настоящее творческое начало в искусстве в течение десятков лет, раздражает активно проповедуемый нынче, якобы, триумф нашего «актуального искусства»! А раздражает вульгарное политиканское, люмпенское хамство, заложенное в этих, с позволения сказать, произведениях. Правда, некоторая часть наших выставочных площадок научилась выстраивать экспозиции работ художников как будто бы по всем стандартам приличного западного музея современного искусства. Но в этих галереях выставляется не искусство, а самые разнообразные формы привлечения внимания. Они, наши примитивные галерейщики, вместе со своими выбранными художниками, сейчас меньше лезут в политику, стараются быть более причёсанными, более гламурными, более красивенькими для глаза. Но пока, это очень и очень далеко от того, что мы можем считать искусством. Я вообще никакого потенциала, творческого воссоздания потенциала, там – на этих биеннале не вижу.

  Актуальные певцы мусорных свалок и адепты «махаллинской живописи», в отличие от истинных живописцев, обладают несравненным потенциалом корпоративного объединения. Но это политический заказ и выполняет его большой клан, имеющий от этого несомненную выгоду. Что происходит сейчас, что происходило на протяжении 90-х годов? Безусловно, это стремление к полному забвению, вытеснению как бы «русских» ценностей (читай выше!), которое оправдывают идеей интеграции в мировой «цивилизованный» художественный рынок. Я считаю, что это абсолютно неправильная, абсолютно ложная позиция. И вовсе не потому, что нужно консервировать всё то, что мы имели в советские времена. Но если думать о некотором взвешенном, осмысленном отношении к прошлому, то ни в коем случае нельзя отделываться пошлыми мифами.

Этюд III. Постижение Жизни. 

О, я хочу безумно жить:

Всё сущее – увековечить,

Безличное – очеловечить,

Несбывшееся – воплотить!

                               Александр Блок.

... «Эпохи, когда господствует религия силы, неизбежно становятся эпохами лжи», – говаривал писатель А. Панченко. При этом я уже не раз призывал к тому, что следует заметить – любая сила не терпит Истины, сначала презирает её, а потом, когда достигает дряхлости и маразма – боится. Чем подлее власть, тем больше она рождает лозунгов.

Мамаджанов Анвар не занимается специальным усложнением художественного языка своих произведений, это тот показатель, который говорит об индивидуальной речи его рисунка (как насущной необходимости творческого качества, присущего художнику). Происходит постепенное исчезновение декларативности и общих мест в его работах, сюжеты принимают конкретный историко-романтический текст, понятный своей доступностью.  При этом любая из линий его рисунков кажется совершенной, благодаря сочетанию открытой плавности и жёсткой завершённости. Образная фантазия, ведущая к поискам гармоничного начала бытия, уводит великолепного знатока света и тени, коим является Анвар, в мир легендарных образов, которые, вне всякого сомнения, становятся реальностью нашего бытия...

...Нам с Анваром Мамаджановым никогда не дано, вновь пройти по нашим добрым улицам – Бешагачу, Арпа-пае или Алмазару, как и любому другому не обойти никогда уже через десяток другой лет, а может быть и раньше, улицу, на которой родился и вырос. Это становится Судьбой, необъяснимой, безжалостной.

Мы люди урбанистической культуры, пленники линейного времени, чем-то подобны мулу, который идёт вперёд, догоняя пучок сена, закреплённый на палке перед его физиономией. Воспитанные в очередях, на суррогатах идей и эмоций, мы невежественно отвергаем в себе и окружающем мире многое из того, чем жили и что считали высшими ценностями не только поэты и учителя Востока, но и те, кто создавал, например, парки, скверы и архитектурные ансамбли наших городов. И мне боязно, что в наше время однозначных лозунгов, пристрастия к ярким локальным цветам или чёрно-белым вариантам, работы виртуозного рисовальщика на наших выставках окажутся невостребованными культурным отечественным сознанием. Ненужными окажутся щемящая душу элегантность и теплота. А ведь без принятия, сложившегося в душе каждого уходящего мира, нельзя избавиться от разрушительных инстинктов, копившихся годами, нельзя отправиться на розыски хоть какого-нибудь позитивного мироощущения. Но мне путь к розыску Смыслов и Бытия родного города, подсказывают строки Александра Блока:

«...Так явственно из глубины веков

Пытливый ум готовит к возрождению

Забытый гул погибших городов

И бытия возвратное движенье...».

Как же прав был этот гениальный художник слова – Блок! Как же прав был этот гениальный художник слова – Блок! Именно в «бытии возвратного движения», в сущности – существования нашей с вами Памяти и есть смысл возвращения домой, возвращения к классическим канонам живописного искусства, возвращения к духовным приоритетам наших человеческих душ.

Нередко в путешествии мы живее ощущаем своеобразие чужого и меньше всего знаем и ценим то, что находится непосредственно около нас постоянно и не потому, что какой-то ничтожный чиновник «задурил» наше сознание красочными картинками «светлого будущего», которое будет создано, когда мы уже все перемрём, а потому, что мы ленивы и не желаем открыть свои же глаза, чтобы увидеть красоту той реальности, которая была создана нашими отцами, дедами, прадедами! Аборигены своего города, мы вдруг становимся в нём туристами, будучи пристыженными большими познаниями его ценностей, обнаруженными какими-то заезжими путешественниками.

Эти постулаты хорошо иллюстрируются проходящими выставками художников Республики, которые с завидной регулярностью и выработанным нудным однообразием, «радуют» поклонников искусства, ничуть не затрагивая внимание большей части жителей страны. Мамаджанов, участвуя иногда на подобных выставках, старается показать своё понимание эстетических идеалов нации, привлечь дремлющее любопытство и «разбудить» интерес к художественному выражению, как это у нас принято в заштампованной прессой формулировке – «широких масс зрителей».

Например, на выставке, посвящённой «очередному новому» юбилею Ташкента (какой яркий образчик проституированной роли исторической науки в Узбекистане!)[8]. Вернисаж, прошедшей в Центральном выставочном Зале Академии художеств Узбекистана, предчувствовал, что любой город – разноликая эстетическая доминанта творчества. Некоторые работы художников, рискнувших выставить свои творения, утверждали: «Красота спасёт мир, но только в том случае если будет воспринимаема думающим человеком, всесторонне оценена реально мыслящим человеком, объективно переживаема и в искусстве талантливыми живописцами, и в природе, и в городском пейзаже, и в человеческих отношениях».

Австрийский психолог, в прошлом узник концлагеря Виктор Франкл выделял три категории ценностей: «созидательные», ценности «реализуемые в переживаниях», и «ценности отношения» (выражающиеся в принятии судьбы). Наши художники концентрируются на вторых, ибо первые дискредитированы общественной ситуацией, а горькая мудрость третьих недоступна им в силу особенностей возраста и опыта. Впрочем, как пишет тот же Франкл: «Может ли быть что-либо дано нам более непосредственно, чем наш собственный личный опыт, наше глубокое чувство собственной человечности и ответственности? Человек, испытавший высшие эстетические эмоции или счастье разделённой любви, ни на минуту не сомневается в том, что жизнь его имеет смысл». Или ещё: «Наивысший смысл каждого данного момента человеческого существования определяется просто интенсивностью его переживания и не зависит, от какого-то ни было действия»[9].

...Возникновение городов — один из основных признаков перехода от варварства к цивилизации; город выходит за пределы привычных обыкновений, отношений и связей общинного мира. С самого начала город — это центр общения с главным общим богом (а не со своим покровителем дома и рода) через городской храм, который наряду с рынком — центром общения и торговли — был непременным и центральным элементом городской среды. Город — это и архитектурный феномен, творение строительного искусства, и социокультурное образование, где представлены разнообразные формы жизнедеятельности людей.

В своих многообразных функциях город становится объектом исследований многих наук, в том числе урбанистики, социологии города, социальной психологии, а также эстетики, культурологии, философской антропологии. Образы города находили и находят свое воплощение в художественной литературе, изобразительном искусстве, кино. И в своей совокупности эти виды художественного творчества создают образную панораму города, корпус определенных текстов, которые как бы «отражают» город, но и значительно отличаются от текста самого города, который представлен как множество семантических связей между горожанами и их материальным окружением. Как говорил Ю. М. Лотман, исследуя город, «...мы создаем некую модель, которая сама себе равна, и она очень удобна для исследовательских построений. Но в модели нельзя жить, нельзя жить в кинофильме, нельзя жить ни в одном из наших исследований.

А жить можно только в том, что само себе не равно. То, что все время о себе говорит на разных языках»[10].

Улицы любых городов, это страницы истории, а дома и жители в них – бесценные строки этих страниц. Сколько же строк Истории мы стёрли своим умственно примитивным ластиком! Сколько выдрали страниц из нашей Книги истории в угоду сиюминутным ничтожным амбициям чиновников самых разных рангов, от которых и имён-то уже сегодня не осталось, а только изгаженные могилы. Но и они не долговечны – придут на смену другие «поборники истинной многотысячелетней истории узбекской государственности» и обульдозерят никем не уважаемые кости теперешних «летописцев».

Но вот тут-то, вдруг, как мираж или откровение, на экспозиционных стендах, буквально – заблистали перлы рисунка, созданные Мамаджановым. Серия изумительных по красоте, виртуозности и в философском воплощении, настоящих карандашных картин под названием – «Дорогие мои старики!».

В 2010 году, как символическое возвращение в отчий дом, Анвар Мамаджанов начал работать над новой серией рисунков, посвящённых старикам. Точнее, думать и сопереживать над этой темой он начал за долгие годы до этого уже творческого момента воплощения на ватманах. С детства присматриваясь к этим городским мудрецам на рынках, в чайханах, в тенистых улочках и парках, он восхищался их детской непосредственностью, которая является образчиком глубоководной восточной мудрости.

Вот на рисунки чемпионат по шахматам на первенство махалли. Два динамичных старика, как явные антиподы друг к другу со своими советниками, ведут игру по напряжению, не уступающему чемпионату мира! Левый главный персонаж в глубокой задумчивости и часы его отсчитывают время предстоящего проигрыша. Однако, вот на рисунке и правый игрок – возлежащий толстячок совсем не прост. Он, как ловкий жулик, отвлекая внимание на поднятую в руке пешку, ногой подсовывает на шахматную доску другую, уже проигранную, фигуру. Мамаджанов, словно сторонний наблюдатель, с чувством скрытого юмора наблюдает за соревнованием и приглашает зрителя принять участие в игре. Так кто же победит в этом первенстве?

А вот сценка с двумя стариками, одному из которых ужасно не повезло – заноза где-то застряла на ступне ноги. Эмоционально переданы лики героев этого рисунка, в которых видна неподдельная боль, ужас и сочувствие. И даже три перчика висящие на гвоздике не могли уберечь старика от «вселенского» несчастия. Следует отметить, что одеяния всех персонажей на рисунках этой серии поистине восточные, вне привязки к какому-либо региону. Только незначительные детали указывают на современность изображённых событий.

Два странника, отдыхающие под деревом вдруг заметили жука и словно дети, объятые любопытством, озорством, затеяли неприхотливую, но шаловливую игру. Но вот, просто феноменальная сцена – зритель видит группу буквально поглупевших от ситуации мужичков! Художник даёт пояснительную надпись: «Она здесь часто проходит – после этого два часа никто не работает!». После этого становиться понятным кто мгновение назад прошёл мимо и кому эта группа смотрит в след. Каждый из персонажей по-своему переживает эту встречу.

На другом рисунке мы видим спящего под деревом старика. «Обеденный сон – самый сладкий» – подписывает рисунок Мамаджанов. Действительно, после плотного обеда, нескольких пиал зелёного чая, в полуденный зной – но, что может быть лучше, нежели спокойный и беззаботный сон? Тем более что на душе спокойно и комфортно от мешков с удачными покупками. Правда, вот птицелову на другом рисунке, совсем не до сна. Он поймал удивительную птичку и никак не может на неё налюбоваться, всё время как заклинание повторяя: «Такую красавицу я оставлю себе».

Анвар свободно и, я бы даже сказал – высокопарно, рисует своих стариков, как дань памяти, как символ того уже безвозвратно потерянного мира, наполненного некоторой печалью, лёгким юмором, любовью и добротой. Мамаджанов создает произведения в какой-то, очень высокой точке своего творческого развития, в точке, которая достигается тогда, когда материя непостижимых для нас пространств, внутри которых человечество живёт, сознательно способствует этому созидательному процессу. Иначе нельзя объяснить снисхождение вдохновения, и уже не художник творит карандашом по бумаге или кистью на холсте, а некая сила, мыслящий дух и это происходит в данный, конкретный миг.

Он открыто смотрит и призывает своего зрителя приглядеться к тому, как они читают и эмоционально воспринимают газетные новости, как они задумываются о пройденном пути и всматриваются в нас – зрителей и, вероятно думают о будущем. Он – Мамаджанов, добр и остроумен к невероятным шуткам этих старых и наивных людей. Художник сочувствует и скорбит вместе со стариками о неизбежной утрате в силу природных и жизненных пространств. «Без тебя и жизнь стала тенью» – говорит автор в след печали нарисованного им героя. Но он уверен, что мыслящий дух этих хранителей истории поднимается на такую высоту, от которой мы все становимся только богаче и сильнее.

Мамаджанов творит в какой-то, очень высокой точке своего развития, в точке, которая достигается тогда, когда материя непостижимых для нас пространств, внутри которых человечество живёт, сознательно способствует этому созидательному процессу. Иначе нельзя объяснить снисхождение вдохновения, и уже не художник творит карандашом по бумаге или кистью на холсте, а некая сила, мыслящий дух и это происходит в данный, конкретный миг.

Мыслящий дух при этом жертвует самим собой: в этом процессе он сам не может сохраниться. Но его самопожертвование совершается во имя долга перед Природой. Человек, через мыслящий дух возвращает Природе старый долг. Когда-то, во времена своей молодости, Природа породила в человеке этот мыслящий дух. Теперь, наоборот, мыслящий дух ценой собственного существования возвращает Природе новую юность, состояние, в котором она способна снова начать грандиозные циклы своего развития. Но вот, поступаем ли мы – люди, интеллектуально не обойдённые этой самой Природой, люди, провозглашающие тут и там свою неусыпную заботу об этой самой Природе? Задумываемся… 

 «Мы знаем все, как искусство трудно, знаем, как прихотлива душа художника, – говорил Блок. – И мы от всего сердца желаем, чтобы создалась, наконец, среда, где мог бы художник быть капризным и прихотливым, как ему это нужно, где мог оставаться самим собой... Мы знаем, что ему это необходимо для того, чтобы оставить наследие не менее нужное, чем хлеб, тем же людям, которые сегодня назойливо требуют от «мрамора» «пользы» и царапают на мраморе свои сегодняшние слова, а завтра поймут, что «мрамор сей – ведь бог».

 Мамаджанов вновь и вновь возвращается в свой отчий дом. Пусть он эфемерен в чьём-то сознании, но он реален и навсегда останется таковым в памяти Анвара – pro aris et foci’s. На выставках, посвящённых его родному городу, мой друг пытается коснуться тех тонких, глубоко спрятавшихся где-то в подсознании нравственных струн зрителей, приходящих на эти площадки.

Сила воздействия любого изобразительного искусства, думается мне, происходит от наличия двух качеств: духовной зрелости и профессионального мастерства. Понимая это, Анвар Мамаджанов упорно совершенствует сложную взаимосвязь идеи и технического мастерства, настойчиво стремиться к образности, ясности и совершенству языка рисунка, жертвуя при этом соблазнами стилевой и литературной экстравагантности и псевдоновизны. Хотя вокруг него, есть ещё и другие оформители писательских устремлений, с ловкостью имитирующие высокое искусство и, страдая недостатком внутренней культуры, с лихвой заменяют её широким ассортиментом приёмов «на все случаи жизни», стилевой сумятицей и образной вседозволенностью.

 Увидели ли мы в работах, наших признанных «мастеров кисти», что город Ташкент дёрганный, истеричный, банальный в трагичности, мазохистский, шумный в будни и совершенно опустыненный в выходные дни и вечера «на центрах» и уж тем более – на окраинах. Где она – его душа, в представленных полотнах, уличная реальность? Художники незаметно умирают, их портреты городов теряются в квартирах ценителей или замуровываются в подвалах музейных и фондовых хранилищ, а знакомый нам с детства город, рыгая и отхаркиваясь в предсмертных судорогах, прощается со своими ангелами.

Может быть, агрессивная открыточность заслонила от нас героев и у зрителей выставки есть шанс хотя бы здесь встретиться с достойным интереса миром? Ведь непонимание на уровне слов люди не могут противопоставить открытость взгляда: взгляд узурпирован фотошопом. Да и на уровне чувств: и ощущение всемирности, и какой-то надуманной от кого-то независимости, и модная среди политиков некоммуникабельность до сих пор воспринимаются жителями города какими-то новогодними подарками из заграничной посылки.

На наших выставочных площадках просто бурлит поток унылой, неясной символики с неизбежным стереотипом построения композиций, в котором смешиваются в неравном браке беспредметное с тематическим, декоративное с реалистическим. Вычурность и претенциозность – враги опасные. Неискушённому зрителю (а, в сущности – потенциальному заказчику или покупателю), кажется, что это «красиво», и поэтому судьба таких работ и их авторов часто бывает более счастливой, чем у произведений глубоких и самобытных. А если уж график постарался разбавить свои работы изрядной долей этнографических атрибутов, то неизменно они получают статус «традиционно народных», что на самом деле очень и очень далеко от действительности.

За каждой такой выставкой я вижу, как сегодня старательно создаётся идеалистическая и релятивистская история нашего отечественного искусства. На самом же деле, за новым мифом стоит очень сложный процесс как будто созидательного явления в живописной теме культуры Узбекистана. Соглашусь – неоднозначного явления! Но что самое любопытное, так это то, что во время отбора произведений для любой выставки не было, как будто, никакой идеалистической установки, а уважаемая комиссия действует, что называется – «на автомате», т.е., превалировала прокламативная тенденция «вбиваемая» в головы людей уже целое столетие тоталитарных режимов. С этой точки зрения, те или иные художественные явления отличаются не степенью художественного постижения реальности, не правдой её отражения, а тем, что художник именно так видит мир, тогда как в другую эпоху он видит иначе. О самом же мире, реальном, он и знать ничего не хочет! Эта схема удобна, для того чтобы возвести авангардизм в ранг высокого искусства. Получается, что будто он отличается от реализма не тем что, ломая художественную форму, даёт искажение реальности, а тем, что представляет собой уникально-личностное видение. Качественная граница между реализмом и модернизмом снимается – как и всякие объективные критерии оценки и понимания искусства.

Если кто-то думает, что «авангард» тихо, незаметно, и от того пристойно, погрузившись в нирвану старческого маразма, скончался – то это его глубочайшее заблуждение! «Авангард», слава Богу, жив и явно здоров, хотя готовится отметить уже целое столетие своего существования. Всё это от того, что мир окунулся в пространство либерального шантажа, где нравственной базой стало потребительство, столь яростно проповедуемое нашим бессмертным чиновничьем. Но чиновники в нашем сегодняшнем мире – это далеко не элита общества! Чаще всего, это отрепье, нежелающее работать и потому, придумывающее себе (как им кажется), вполне «чистоплюйное» занятие, якобы нужное народу. Но при этом, и народа-то своего они знать не знают, ибо люди для них – это электорат.  А электорат, это уже ничто! Правда, в древней Греции их называли «плебсом». Но, я не хочу быть «плебеем»! Как бы на это не реагировали мои, не выбранные мной, правители Республики.

Сегодняшний «демократический» авангард и не только в искусстве узбекских художников, – это не более чем сладострастные мечты о барышах за сотворённую картинку. И эта выставка как нельзя зримо показала проявление конвергенции, слияния «высокого» и «массового» искусства, авангарда и коммерческого китча. Авангард, как будто бы, перестаёт быть разрушителем традиции, всё чаще становится «арьергардным», основанным на возврате к традиционной системе стилевых норм. Этот процесс конвергенции приводит к тому, что трудно бывает с абсолютной безусловностью отнести какое-либо явление в нашем современном искусстве к модернизму или к «массовой культуре». Так, например, некоторые теоретики относят гиперреализм или фотореализм к модернизму, другие, напротив, видят в них проявление принципов «массовой культуры». Интеграция разных сфер вовсе не означает, будто бы снимаются различия между модернизмом и «массовой культурой».

Не всякое искусство вышло из мифа. Никто нами так упрямо не правит, как наши собственные привычки. «Массовая культура» во многом имеет именно мифологическую природу: её произведения так же, как и мифы сформированы на нерасчлененности идеального и реального. На создании этих мифов за почти столетие мы так поднаторели, что в «отпаде» все эпохальные романы классиков литературы. Поэтому творения певцов «массовой культуры» так же, как и мифы, становятся предметами не познания, а веры. «Массовая культура» мифологизирует историю, настраивает на чисто ритуальное поклонение своим героям. И мало кто понимает, что именно «массовая культура» - это возвратный путь к групповой ритуальной нерасчленённости, к растворению личности в стихии коллективно-бессознательного.

 Но Мамаджанов на уровне своего подсознания понимает, что нация альтруистов, к коей он себя причисляет, выживает, эгоистов – обязательно гибнет, ибо зло пожирает само себя. Страх, перед «сильными мира сего», не прощают. За этот никчёмный страх – мстят.

Да, что это я всё о деньгах и оплате? «Если искусству не перечить, – писал Александр Блок, – оно с нравственностью встретится; если же не отставать от него ни на шаг, твердить художнику на каждом шагу – будь паинькой, то художник начнёт бунтовать и выкрикивать свою правду...» Блок защищал иную свободу – свободу путей художника в познании мира, свободу от мелочной опеки, право на выбор необычных, кажущихся консерваторам еретическими и парадоксальными тем, мотивов, художественных средств...

Так кто же откроет нам путь на эту Свободу творчества, если сами мы вскормлены несвободной свободой и знаем о ней через призму политизированных догм?

Мамаджанов произносит только одно слово – Учитель! Он знает, о чём говорит, ибо вот уже немалый срок сам выполняет эту нелёгкую роль учителя. Но обучает художник своих самых юных учеников только азам познания большого искусства. Это, на мой взгляд, самый ответственный момент в становлении понятия «свободный художник». Юные, пока ещё, будущие творцы прекрасного воспринимая наставления Маэстро, на всю оставшуюся жизнь, будут знать, как находить решения в своих исканиях выразительного языка живописи, графики или скульптуры.

Сегодня вижу массу своеобразных по характеру художников, которые громогласно объявляют о том, что они являются учениками и последователями того или иного признанного мэтра. Так ли это на самом деле, определить не очень-то и трудно. Чаще, признанные в искусстве мэтры сами говорят о том или ином своём ученике, а вот остальные... Остальные художники провозглашающие своё ученичество, есть не более чем «присоседившиеся» к славе Маэстро, ибо эти объявления зачастую происходят уже после ухода Учителя в мир иной. А то, что эти самопровозглашённые ученики вредят, прежде всего, памяти этого мастера, об этом никто и не думает.

Когда-то Казимир Малевич писал: «К моему большому огорчению, большинство молодых художников полагают, что дух обновления в искусстве подчинён новым политическим идеям и улучшению социальных условий жизни, благодаря чему они превращаются в исполнителей воли правителей, переставая заниматься обновлением красоты самой по себе.

Они забывают, что ценность искусства не может быть сведена к идее, какой бы она ни была, и что все искусства, издавна, стали международными ценностями, которые каждый человек может вкушать; они забывают, что мир и жизнь могут стать прекрасными только благодаря искусству и вовсе не благодаря каким-либо иным циклам идей...».

...Постепенно, постигая притягательное творчество Анвара Мамаджанова, я вошёл в открытую дверь, за которой открылась сущая бездна! Нескончаемый поток ассоциаций, требовательно заявляют о себе, ибо рисунок, это отсвет истинного предназначения Искусства в жизни каждого из нас. Нет на планете за всю историю homosapiens такого человека, который бы в своей жизни не нарисовал хотя бы одного рисунка! И в этом Истина...  

Этюд IV. Постижение Смыслов. 

Страна – под бременем обид,

Под игом наглого насилья – 

Как ангел опускает крылья, 

Как женщина, теряет стыд. 

Безмолвствует народный гений, 

И голоса не подаёт, 

Не в силах сбросить иго лени, 

В полях затерянный народ.

                                     Александр Блок

Пусть с большой простудной температурой, но я прихожу на эту выставку, где представлены работы Анвара Мамаджанова, которая должна была дать ответы на бессрочные вопросы культуры любого менталитета: «Существует ли этот город?» и на вечный вопрос любого человека – «Существую ли я сам?». При этом сам выбор объектов изображения, выбор ракурсов, красивость поз и красок – всё это лишает город дыхания и делает проблематичным ответ на сакраментальный вопрос: «Чьими глазами мы видим город?». Но город торгашей, тусовки, богемы, дна – другой. И вернувшись в город юности, я как изгнанник, смотрю на него только из среднеарифметической туристической стороны. А если мы и смотрим, то чьими глазами мы продолжаем рассматривать «достопримечательности» уже после того, как время унесло нас отсюда туда, где города – это историческая книга страны, народа, каждого? Резкая перемена в жизни нации – самоизгнание из интернационального сообщества, считавшегося «семьёй братских народов» и куцего строительства почти полностью изолированного государства, только способствовало тому, что сюжетная живопись практически полностью зачахла, уступив место прокламативному, подобострастному власти искусству.

Кто виновен в исторической амнезии? Кто угодно, но только не сам народ, который был, ввергнут в пучину бескомпромиссной идеологической вакханалии, творившейся на этих пространствах почти целое столетие. Сейчас, кажется, что какая-то инфернально таинственная организация выполняет сатанинскую установку, запрограммированную на уничтожении всего светлого, логического, нравственного.  Так получилась ли выставка портретов города? Есть ли в нём ноябрь, месяц скорпионов, месяц предзимней депрессии? При этом следует знать, что за 27 лет нашей «славной, огромными трудностями доставшейся» независимостью, после которой и было создано новое демократическое государство, нашими горячо «любимыми» чиновниками ни одно здание в стране построенное в далёком и близком прошлом не получило статус «памятника старины», ни один объект археологии не получил государственного статуса «памятника археологии» и т.д.  Вот о чём говорят рисунки этого превосходного рисовальщика – Мамаджанова Анвара. А пока:

…Ни города, ни людей. Теней тоже нет...

…И как бы местная искусствоведка Нигора Ахмедова не пыталась выступать бескомпромиссной защитницей постмодернизма, но и она прекрасно, я думаю, понимает, что это всё не более чем игра, несущая вредоносный вирус от которого никакая программа Касперского не в состоянии уберечь. Для сохранения идентичности истинного искусства нужен трезвый разум, не лишённый Памяти. Искусство, бывшее когда-то опосредованным отражением духовной реакции человека на то, что совершается в окружающем его мире, теперь, в «работах новоявленных прогрессистов», запряталось за завесу обскурантизма. Двойная безответственность художников – перед людьми, собственно ради которых творятся произведения и перед самими собой – маскируется бравурными техническими трюками и исступлёнными заклинаниями культа, предметом которого делают художников…

…Сила воздействия любого произведения изобразительного искусства, думается мне, происходит от наличия двух качеств: духовной зрелости и профессионального мастерства. Понимая это, Анвар Мамаджанов упорно совершенствует сложную взаимосвязь идеи и технического мастерства, настойчиво стремиться к образности, ясности и совершенству языка рисунка, жертвуя при этом соблазнами стилевой и литературной экстравагантности и псевдоновизны. Хотя вокруг него, есть ещё и другие оформители писательских устремлений, с ловкостью имитирующие высокое искусство и, страдая недостатком внутренней культуры, с лихвой заменяют её широким ассортиментом приёмов «на все случаи жизни», стилевой сумятицей и образной вседозволенностью…

Однако Мамаджанов как-то равнодушен к этому балагану ремесленных приёмов. Он поставил для себя, на мой взгляд, настоящую программную идею того, что следует понимать под иллюстративными задачами – книга становится пространственно-временной ситуацией, в которую вовлечён читатель. Именно книга с помощью художника делается частью (и очень немалой!), уже в биографии читателя. И благодаря рисунку художника, я – читатель, вижу произведение и его суть именно так, а не иначе.

Однако Мамаджанов как-то равнодушен к этому балагану ремесленных приёмов. Он поставил для себя, на мой взгляд, настоящую программную идею того, что следует понимать – книга становится пространственно-временной ситуацией, в которую вовлечён читатель. Именно книга с помощью художника становится частью (и очень немалой!), в биографии читателя. И благодаря рисунку художника, я – читатель, вижу произведение и его суть именно так, а не иначе.

Среди художников-иллюстраторов Узбекистана, я могу назвать не более пяти-шести имён действительно выдающихся новаторов, среди которых работы Анвара Мамаджанова занимают достойное место. Его творчество можно охарактеризовать как синтез гармонии и человечности. Именно работы таких художников и остаются в истории живописного искусства.

Стараясь проявить наиболее объёмно весть колорит восточного юмора, отличного от кичливого, часто хамоватого и от того наглого, западноевропейского, Анвар Алимджанович иллюстрирует анекдоты Ходжа Насреддина.  На этих рисунках Маэстро сотни персонажей, где каждый со своим характером, своим (может быть и нелепым?) юмористическим движением в созданном на листе особым пространством.  Он с удовольствием и изрядной долей любви, иллюстрирует произведения узбекских авторов. Иллюстрации Мамаджанова это целая эпопея в графическом искусстве Узбекистана и об этом нужно писать отдельно…

Так на что мне подсказывала персональная выставка Анвара Мамаджанова «Когда пропел перепел»? На какие размышления? Задумавшись, я вдруг осознал, что на наших выставочных площадках просто бурлит поток унылой, неясной символики с неизбежным стереотипом построения композиций, в котором смешиваются в неравном браке беспредметное с тематическим, декоративное с реалистическим. Вычурность и претенциозность – враги опасные. Неискушённому зрителю (а, в сущности – потенциальному заказчику или покупателю), кажется, что это «красиво», и поэтому судьба таких работ и их авторов часто бывает достаточно блаженной, чем у произведений глубоких и самобытных. А если уж художник-график постарался разбавить свои работы изрядной долей этнографических атрибутов, то неизменно они получают статус «традиционно народных», что на самом деле очень и очень далеко от действительности.

 За каждой такой выставкой я вижу, как сегодня старательно создаётся идеалистическая и релятивистская история нашего отечественного искусства. На самом же деле, за новым мифом стоит очень сложный процесс как будто созидательного явления в живописной теме культуры Узбекистана. Соглашусь – неоднозначного явления! Но что самое любопытное, так это то, что во время отбора произведений для любой выставки не было, как будто, никакой идеологической установки, а уважаемая комиссия действует, что называется – «на автомате», т.е., превалировала прокламативная тенденция «вбиваемая» в головы людей уже целое столетие тоталитарных режимов. С этой точки зрения, те или иные художественные явления отличаются не степенью художественного постижения реальности, не правдой её отражения, а тем, что художник именно так видит мир, тогда как в другую эпоху он видит иначе. О самом же мире, реальном, он и знать ничего не хочет! Эта схема удобна, для того чтобы возвести авангардизм в ранг высокого искусства. Получается, что будто он отличается от реализма не тем, что, ломая художественную форму, даёт искажение реальности, а тем, что представляет собой уникально-личностное видение. Качественная граница между реализмом и модернизмом снимается – как и всякие объективные критерии оценки и понимания искусства.

Если кто-то думает, что так называемый «авангард» тихо, незаметно, и от того пристойно, погрузившись в нирвану старческого маразма, скончался – то это его глубочайшее заблуждение! «Авангард», слава Богу, жив и явно здоров, хотя готовится отметить уже целое столетие своего существования. Всё это от того, что мир окунулся в пространство либерального шантажа, где нравственной базой стало торгашеское потребительство, столь яростно проповедуемое нашим бессмертным чиновничьем. Но чиновники в нашем сегодняшнем мире – это далеко не элита общества! Чаще всего, это отрепье, нежелающее работать и потому, придумывающее себе (как им кажется), вполне «чистоплюйное» занятие, якобы нужное народу. Но при этом, и народа-то своего они знать не знают, ибо люди для них – это электорат.  А электорат, это уже ничто! Правда, в древней Греции их называли «плебсом». Но, я не хочу быть «плебеем»! Как бы на это не реагировали мои, не выбранные мной, правители Республики.

Смерть национальной культуры, как сказывают знающие истинную Историю люди, – всегда знаменуется пышным расцветом бюрократической элиты.  Элита сегодня – это воспитанная тоталитаризмом, бесформенная потребительная стая, взращенная на китчевом вкусе, и без малейшего представления об искусстве, вообще. Им совершенно невдомёк, что язык искусства – это понятие причуд, которые вдохновляют нас на исполнении своего предопределения – транслировать более высокие требования к интеллектуальному потенциалу человека. Но только, ради Бога, не надо эту мысль воспринимать как интеграл всего будущего человечества. И, стоп, господа! Не надо принимать меня за оголтелого ретрограда! Конечно, права фраза древнеримского писателя Теренция: «Homo sum, humani nihil a me alienum puto!”. Но я искренне уверен, что никакой авангард не является единственной альтернативой развития искусства и вовсе не ведёт к «оздоровлению и очищению искусства»! И уж тем более, не является «понятным международным языком современности»!

Сегодняшний «демократический авангард» и не только в искусстве узбекских художников, – это не более чем сладострастные мечты о барышах за сотворённую картинку. И наши выставки как нельзя зримо показывают проявление конвергенции, слияния «высокого» и «массового» искусства, авангарда и коммерческого китча. Авангард, как будто бы, перестаёт быть разрушителем традиции, всё чаще становится «арьергардным», основанным на возврате к традиционной системе стилевых норм. Этот процесс конвергенции приводит к тому, что трудно бывает с абсолютной бесспорностью отнести какое-либо явление в нашем современном искусстве к модернизму или к «массовой культуре». Так, например, некоторые теоретики относят гиперреализм или фотореализм к модернизму, другие, напротив, видят в них проявление принципов «массовой культуры». Интеграция разных сфер вовсе не означает, будто бы снимаются различия между модернизмом и «массовой культурой».

Какой-то чудак придумал рассортировать художникам по рейтингу, как собак по породам. Это чисто торгашеская выходка – устроить пересортицу художников подобно залежалому товару. И всё для того, чтобы диктовать свои неимоверные устремления к обогащению за счёт чужого труда. Но об этом я подробнее остановлюсь как-нибудь в другом случае. А пока, я рад, что на персональной выставке Мамаджанова собранная такая большая концентрация замечательных работ. Не «распыленное» собрание.

И всё же, к случаю, припоминаю, что «наиприятнейшее» известие пришло в самом начале объявленного нам правительством «Года благополучия и процветания» (чтобы кто-нибудь не подумал, чего другого). Доброе, вроде бы, известие, облетевшее всю отечественную неизменно жизнерадостную прессу – в Лондоне в знаменитом аукционном Доме Sotheby,s будет проведена выставка-продажа современного искусства стран Центральной Азии и Кавказа! Будут представлены картины и четырёх художников из Узбекистана. Как прокомментировали в Фонде «Форум»: «...Цель уникальной (Sic!) выставки-продажи заключается в том, чтобы подчеркнуть (Sic!) культурное самовыражение каждой страны». Ну, точно так, как сказал когда-то поэт Александр Блок в «Скифах»:         

«...Мы широко по дебрям и лесам

 Перед Европою пригожей                    

Расступимся! Мы обернёмся к вам                     

Своею азиатской рожей!». 

 Если с представленной работой Рахима Ахмедовича Ахмедова ясно и без комментариев, то вот, как бы, непонятно кто отбирал для представления на аукцион работы других художников? Правда, это чисто риторический вопрос. Коли для национального информационного агентства «Туркистон-пресс», где и были опубликованы эти сообщения (данные представлены Фондом «Форумом»), то абсолютно ясно, что картины отбирала певица-неудачница «Googoosha», «самовыражая» собственный вкус. Мне не вполне понятна, в чём «уникальность» этой распродажи? В том ли, что работы художников Центрально-азиатского региона объединены с работами художников из Азербайджана, Армении и Грузии? Или потому, что там будут продаваться работы наших соотечественников? Но если вы внимательно покопаетесь в каталогах, буклетах и прочих пресс-релизах, выпущенных аукционным Домом Sotheby,s хотя бы за последние четверть века, то наверняка не раз наткнётесь на выставленные работы художников из Узбекистана. Так что для «пригожей Европы», искусство узбекских художников (как, впрочем, и других новоявленных азиатских стран, за исключением Таджикистана) не является чем-то экстраординарным, неизведанным, «terraincognito»!

 Хочу при этом заметить, что ведущий мировой торговец произведениями искусства и антиквариатом – аукционный Дом Christie,s, сейчас находится в чудовищном трансе от того, что происходит резкий спад продаж произведений азиатских художников. Правда, по мнению директора Дома Стивена Мэрфи, несмотря на рост конкуренции со стороны китайских аукционных домов и окончание спекулятивного спроса на азиатское искусство, оно обладает огромным потенциалом к новому росту!

Так что работы моих дорогих друзей-художников, многие из которых прямо выражают международные и явно прогрессивные тенденции развития современного искусства, выпестованного самой жизнью, и действительно в контексте культуры Востока подчёркивают свою независимость, так и не попадают на действительно достойный их «отбор». Ну, и, слава Богу, что эти «плохо поющие и наглые отборщицы» не прикасались к этим работам своими руками загребущими.

…Да, что это я всё о деньгах и оплате? «Если искусству не перечить, – писал Александр Блок, – оно с нравственностью встретится; если же не отставать от него ни на шаг, твердить художнику на каждом шагу – будь паинькой, то художник начнёт бунтовать и выкрикивать свою правду...» Блок защищал иную свободу – свободу путей художника в познании мира, свободу от мелочной опеки, право на выбор необычных, кажущихся консерваторам еретическими и парадоксальными тем, мотивов, художественных средств...

Так кто же откроет нам путь на эту Свободу творчества, если сами мы вскормлены несвободной свободой и знаем о ней через призму политизированных догм? 

…Пускай невинность из угла

Протяжно просит о пощаде!

…………………………………..

Бегите все на зов!  на лов!

На перекрёстки улиц лунных!

Весь город полон голосов

Мужских – крикливых, женских – струнных!

                                                        Александр Блок.

…Ну вот, кажется вкратце, о чём разливалась незамысловатая песнь перепела под высоченными потолками Центрального выставочного зала Академии художеств Узбекистана, вовлекая к непростым, но ясным размышлениям меня – простого зрителя чёрно-белой симфонии графики Анвара Мамаджанова.

Сегодня, в век разрушений нравственных идеалов, я верую в созидательное творчество наших художников, в престиж индивидуальности каждого. Разумеется, творческие личности сейчас находятся в сложном положении, потому что многое, к чему они пришли, их не устраивает, разочаровывает. Художники, идущие от правды факта реальности, видят, что все старания, их нравственные переживания остаются втуне. Всё во что человек должен свято верить – попрано. Сегодня наступает «гламур», давящий все вокруг. Непонимание смысла искусства и его задач младшим поколением художников, приверженных к так называемому «актуальному искусству», я могу понять. Чтобы приобрести жизненный опыт, необходимо прожить такую же сложную жизнь, какая была у нашего поколения – поколения детей войны и первых послевоенных лет.

Суета сегодняшней жизни мешает сосредоточиться, понять, оценить по достоинству этого замечательного мастера рисунка. Я пытаюсь найти приоритеты в его природных данных, не растекаясь по древу. Главное - определить смысл творчества этого неординарного мастера. Обычно искусствоведы привязывают автора к какому-либо стилистическому направлению: импрессионизму, реализму, супрематизму, сезаннизму, кубизму, дадаизму, абстракционизму и т.п. Но я утверждаю иное – широкое внутреннее понимание творческой личности.

На мой взгляд, Мамаджанов именно так проявляет свою индивидуальность. Но в этом-то и есть величие его творчества. Он духовно поднимается над всем, что сейчас происходит вокруг, опираясь на постулаты этических норм. Тем самым он и нас постоянно поддерживает в этом... Он не ощущает, что инакий по своему нравственному внутреннему миру. Его духовность сильнее, благороднее, выше всех тех, кто порой окружает эту личность. Выставка каждая уходит в небытие, и если она прошла без эксцессов и колоритных особливых запоминающихся демонстраций, то о ней забудут, и не пройдёт даже года. Вот только книга может возвратить нас к тем незабываемым впечатлениям, полученным от общения с живописными и графическими произведениями.

Великолепное знание истории религии родной страны, и всего семейного древа (думаю, что любой нормальный человек обязан знать имена своих прапрадедов), позволили Анвару обратиться к сюжетам тех теней, которые ему привидятся, или в предрассветной прохладе, явственно появятся в сознании. Но вот неосознанное, явившееся вдруг, спонтанно, это путь к постижению Истины. Есть в этом прекрасном мире, в котором мы с вами живём, и об этом я уже писал неоднократно, непознанное, но надо смириться с тем, что существует и непознаваемое, однако сам процесс познания бесконечен и этим изумительна сама жизнь человеческая...

…Сумерки в Ташкенте подкрадываются незаметно. Однако очень быстро, как и везде только на Востоке, сумерки протяжны, но всё равно, ночь является внезапно. А город, нехотя ворча, всхлипывая, постепенно погружается в объятья Морфея. И уже ничто не может пробудить вспухшего от сбежавшихся сюда неприкаянных искателей хоть какого-нибудь заработка, разноликого, как паяц, города. Но, только приоткрыв окно, где-то ближе к полуночи, вдруг начинаешь слышать не-то голоса, не-то невнятный шёпот. Так чьи же это голоса? Что они говорят? На что сетуют или молятся?

Тише, тише! Сдерживайте дыхание, ибо даже оно мешает расслышать эти голоса. И не надо молиться, поскольку Богу в это время совсем не до вас. Проходят дни, недели, месяцы, а я всё вслушиваюсь в шёпот ташкентской ночи и порой, начинает мне казаться, что уже различаю отдельные слова, голоса знакомые с самого раннего детства. Я узнаю их и ведаю, о чём они говорят, что спрашивают и даже то, о чём они молчат…

Скажите – паранойя! Ну что ж, вполне возможно и неудивительно. Вот уже второе десятилетие весь мир похож на бурлящий в неистовстве сумасшедший дом.  Но всё равно, вы знаете, что практически во всех религиях мира при поминании ушедших в вечность, возжигают огонь. Будь то лампада, светильник, лучина, свеча всегда огонь в таких случаях олицетворял молитву. Поэтому, как только перепел закончит свою пред ночную незамысловатую песнь, зажгите перед сном свечу, чтобы тем, кому вы адресуете молитву, не плутали в мертвецкой тьме и знали, что помнят о них и чтут. 

[1] Якин ошна – (узб.) близкий друг, а по-русски – «однокашник». 

[2] Это определение принадлежит Сергею Есенину.

[3] Пенаты – в древней Средней Азии хранители (ангелы) домашнего очага. 

[4] Валери Поль. Избранное. М., 1936. С. 289.

[5] Коран. Сура 3, ст. 6. 

[6] Соловьёв В.С. Философия искусства и литературная критика. Общий смысл искусства. М. 1991. С. 88-89. 

[7] Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. Цикл трагедий. Т. 2. Репринтное воспроизведение издания 1966 года. М. 1991 г. С. 170-171. 

[8] Если бы, не дай-то Бог, нашему дорогому Президенту, экономисту по образованию и коммунистическому политику по призванию, вдруг показалось, что столица целой Республики никак не моложе какого-то там заштатного городишка с пяти тысячелетней историей в Таджикистане, то будьте уверены – проверенные и испытанные подобными мероприятиями археологические лизоблюды типа Филоновичей, Буряковых, Алимовых, Сулеймановых выпрыгнули бы из штанов, чтобы «научно-обосновано» доказать правоту феноменального предвидения этой даты лидером страны!

[9] Франкл В. Человек в поисках смысла. Общий экзистенциальный анализ. М., 1990. С. 83.[10]Лотман Ю. М. Город и время // Метафизика Петербурга. СПб. 1993. С. 85.